Imitatio Christi

Идеей Штефана было протащить писания циничного патологоанатома в музыку 20 века, а первой реакцией Бруно на такое предложение — нервное хихиканье: «Штеф, неудачная шутка». А потом согласился. И самый тошнотворно-болезненный бенновский текст смикшировал в танцевальном варианте. В результате, почти на каждой готической вечеринке народ плясал под очаровательный текст о гниющих внутренностях пораженных раком людей. Но, похоже, сам Бруно относился к подобным выпадам против морали как к игре. Лишний раз эпатировать критиков, посмеяться над морализаторами. Пророком и просветителем он себя не считал.

Штефан соскочил с подоконника. Сидеть на месте невыносимо, словно бы и не вымотался от выступления. Вот-вот из-под ступней искры полетят и испортят ковролан.

Чур, платит менеджер.

— Штеф. Я не совсем понимаю.

— ЧТО ты не понимаешь?! Ты ведь сматываешься от девиц, тупых журналистов и прочей дряни, не так ли? Ты видишь — каковы они, не американцы даже, везде одинаковы, как одноклеточные — попробуй, отличи одну амебу от другой — у них только секс и выпивка на уме, и _нас_ они воспринимают такими же, в лучшем случае — как вариант «фильма ужасов»! Да и не нужно им иного…

Бруно прикрыл губы ладонью. Если Штефан сейчас заметит улыбку — несдобровать. Но как еще реагировать на полудетскую обиду «как-вы-смеете-не-ценить-мою-гениальность»?

— Штеф, прекрати. Мы делаем то, что интересно нам, и без разницы, как воспринимают… «амебы»?

— Я чувствую себя Кентервильским приведением, Бруно, — Штефан очутился в противоположном углу комнаты. «Телепортировался, что ли?» — Гремлю цепями и рисую лужицы крови… а мне предлагают поменять краски. Удивляюсь, почему тебе наплевать. Ты вкладываешь себя в сложнейшие пассажи, вроде тех, что на «Морге», но ими восхищаются пара десятков эстетов, а большинство требует, чтобы мы исполняли «Дистиллят». Черт.

— Это шоу-бизнес, — резонно заметил Бруно.

«Но Штеф не согласится. Никогда. Недаром его основной образ — распятый на кресте. Imitatio Christi, в соответствии с католическими предписаниями, ха. Своеобразная логика: мы критикуем религию, используя ее образы; мы объявляем себя мизантропами и эгоцентриками, но желаем, чтобы толпа проникалась нашими идеями… и не воспринимала клоунами. О да, Штеф, ты прав. Во все времена богохульники вешали себя на кресте, сдирая с него Иисуса. Но я не желаю быть вторым — или третьим Сыном — Бога либо Сатаны. Не желаю. Назови приземленностью, но с меня достаточно выгодного контракта».

Он ждал, а из окна потянуло сквозняком, свидетельствуя: жара наконец-то спала. Ветер провел серебристой ледяной ладонью по коже, и Бруно съежился. Контраст темноты снаружи и сияния внутри образовывал мглу, и в ней Штефан чудился опасным, точно затаившийся демон бездны. Наверное, он бы _предпочел_ стать демоном. Только бы не простым смертным.

— Шоу-бизнес, — наконец, выговорил он.

Ветер скакнул из-за границ сумрака, хлопнул незапертой дверью номера — Кентервильские призраки явились к самозванным пророкам, и не пятна рисовать, а…

— Штеф.

— Да. Шоу-бизнес, — повторил тот. Секунда — и Штефан набросится с кулаками на Бруно, доказывая себе, что не ярмарочный уродец, а Некто, отмеченный печатью. Пускай и дьявола, его бы устроило. Труп напарника — идеальное доказательство участия высших сил, а?

Щелкнули жалюзи. Палитра ночи исчезла, Бруно замер, покоряясь воле напарника.

Но Штефан всего-навсего опять отобрал начатую пивную бутылку, полагая, видимо, что имеет на нее законные права.

Бруно засмеялся. Закашлялся.

Это-просто-ветер. В крайнем случае, гроза. Не призраки заброшенного замка. До Апокалипсиса есть время. Достаточно, чтобы не задумываться, чтобы получать за него деньги, а финальным номером программы исполнять попсовый «Дистиллят». А потом фотографироваться со щебечущими, подобно канарейкам в зоомагазине, поклонницами.

— Извини, — Штефан рухнул на диван, зеленая плюшевая обивка практически не прогнулась под ним.

— Штеф, не бери в голову. Мы-делаем-то-что-нам-нравится. И остальное не значимо.

Вздох. В нем послышалось бряцанье кандалами.

Необходимо сменить тему. Кстати.

— Ой, да, — Бруно взъерошил волосы. — Чуть не забыл! Нас пригласили в какой-то V.I.P.-клуб. Нас вдвоем, без аппаратуры, без сессионных музыкантов и так далее, — он перегнулся через спинку (вставать было лень), извлек из темно-коричневого дипломата с витым рисунком лист красной бумаги. На ней черным шрифтом значилось: конфиденциально.

Штефан развернул. Хмыкнул, читая условия.

— Ничего себе. Что за чокнутый миллионер согласен заплатить столько? — недоверчиво повертел красную бумагу в длинных пальцах.

— Представления не имею. Горничная передала, да и все. Я ее спросил — от кого письмо, а она руками всплеснула.