Твои знания, анон — это твоя уютная, теплая спаленка. С зарешеченным окошком и с парамнестической парашей подсознания в углу. Ты лезешь наружу, к Непознаваемому, лишь затем, чтобы убедиться — ты не заперт в ней. Вылез, убедился? Молодец! Теперь — бегом обратно, под любимое верблюжье одеялко. Все, ты в домике!
Добавить в моё избранное
40 мин, 34 сек 10289
Но у меня для тебя плохая новость, анон. Раз из клетки возможно выйти «туда» — однажды в нее могут войти «оттуда».
Спокойной ночи.
Anonimus.
Закончилась эта история так же, как и тысячи других: тело обнаружили грибники.
Впоследствии было установлено, что смерть Анастасии Л-ой, двадцатишестилетней жительницы города Чехова, наступила NN-го сентября 20NN-го года между шестью и восемью часами утра. На суконном языке уголовного дела причина смерти — удушье — звучала как «острая асфиксия вследствие отека дыхательных путей, предположительно, вызванного действием неустановленного природного аллергена», а покойная «в прошлом страдала тревожным расстройством». Редкий читатель «хроники происшествий» в районном еженедельнике задержал на заметке взгляд, так как единственная привлекательная для любителей «жареных» новостей деталь в заметку не вошла: вечером того же дня дежурный патологоанатом городской больницы Борис Васильевич Д-ов выкурил на две сигареты больше обычного. И если первая из них, по мнению Бориса Васильевича, целиком и полностью лежала на совести вставшей не с той ноги супруги, то во второй винить оказалось решительно некого. Здоровые и крепкие на вид, не испорченные краской рыжие волосы гражданки Анастасии Л-ой за неполный день пребывания в морге поседели, и — думай, что хочешь, доктор.
Впрочем, поскольку постольку Борис Васильевич видал в жизни еще и не такое — лишней сигаретой все и ограничилось. Но помочь следствию, к своему большому сожалению, он ничем толком не смог. Уголовное дело вскоре было закрыто, и больше Борис Васильевич о странном феномене не вспоминал…
Мне же, волею судеб, известны произошедшие прежде события, и я считаю должным рассказать о них вам.
Настя от природы была человеком с той живостью характера, которая людьми недалекими часто принимается за безответственность и глупость. Однако ж биография ее в общих чертах выглядела ничем особенным не примечательной. Одиннадцать классов престижной городской — от Николаевки двадцать минут автобусом — школы, первый разряд по бальным танцам, работа секретарем в мелкой, но амбициозной фирме, ранний брак и скорый развод, учеба на заочном в ГУУ одновременно с работой все в той же фирме, только на лучшей должности…
У такой непримечательности были две причины. Во-первых — Настя о своих увлечениях и «подвигах» дома старалась не распространяться, справедливо полагая, что ни к чему хорошему это не приведет. Во-вторых — с некоторых пор она, сама того не замечая, стала вести себя осторожней, чем ей бы того хотелось: едва ли ни ко всякому искреннему душевному порыву примешивалось неуловимое беспокойство. Одним словом, это была та бестолковая поверхностная осторожность, обычно свойственная только людям тревожным и мнительным, которая редко приводит к чему-то хорошему, но ежедневно отравляет все, до чего дотянется.
Последние минуты жизни Насти были подернуты нежно-розовой, точно живой мозг, пеленой, влажной от слез, пульсирующей от скрежета пришедших в движение механизмов. В двух километрах к северу спала крепким сном Николаевка, где краснокирпичные хоромы коттеджей и деревянные развалюхи пятидесяти лет от роду одинаково равнодушно внимали беззвучным призывам каменного бюста Владимира Ильича, а во дворах дозревал штрифель и отцветали хризантемы. В десяти километрах к западу вздрагивал от гула проходящих товарняков город Чехов, мигали светофоры. Здесь же, на поляне у двуглавой ели…
— Карусель или поезд? — задорно повторял голос из мухомора билетной кассы заброшенного парка аттракционов. — Кар-р-русель или поезд?
Яркая, до рези в глазах, цветастая жижа изливалась в разбитое окно мухомора.
«За розовой и фиолетовой будет коричневая… затем зеленая… и все». — Настя смотрела на клубившиеся над жижей испарения. То, что еще пару месяцев назад пугало до паралича со временем скисло, поросло плесенью неуютной, но, вместе с тем, почти обыденной скуки.
— Карусель или поезд?
Воздух розовел, над лужей появились короткие зеленые язычки.
«На траву похоже. Только листочки здесь впереди цветочков. А впереди цветочков… Ха!»
Думать от «этом» как о незрелой землянике на зубочистке оказалось необыкновенно забавно.
— Карусель или поезд?
— Ты — ягодка, слышишь? Ягодка! — крикнула Настя «этому» в будке — и вздрогнула от звука своего голоса. Слова прозвучали тихо и нечетко — как бывает, когда говоришь лицом в подушку.
— Карусель или поезд? Карусель или поезд?
Что-то шло не так. Пока она веселилась насчет цветочков и ягодок, сон уже должен был закончиться…
Настя прислушалась к себе. Больше она и «это» не были одни.
Карусель-И-Поезд. Аист с обломанным клювом над осью карусели, шутовская морда кабины машиниста — они ждали.
Подступившая жижа коснулось мыска кроссовка. Настя попятилась назад.
Спокойной ночи.
Anonimus.
Закончилась эта история так же, как и тысячи других: тело обнаружили грибники.
Впоследствии было установлено, что смерть Анастасии Л-ой, двадцатишестилетней жительницы города Чехова, наступила NN-го сентября 20NN-го года между шестью и восемью часами утра. На суконном языке уголовного дела причина смерти — удушье — звучала как «острая асфиксия вследствие отека дыхательных путей, предположительно, вызванного действием неустановленного природного аллергена», а покойная «в прошлом страдала тревожным расстройством». Редкий читатель «хроники происшествий» в районном еженедельнике задержал на заметке взгляд, так как единственная привлекательная для любителей «жареных» новостей деталь в заметку не вошла: вечером того же дня дежурный патологоанатом городской больницы Борис Васильевич Д-ов выкурил на две сигареты больше обычного. И если первая из них, по мнению Бориса Васильевича, целиком и полностью лежала на совести вставшей не с той ноги супруги, то во второй винить оказалось решительно некого. Здоровые и крепкие на вид, не испорченные краской рыжие волосы гражданки Анастасии Л-ой за неполный день пребывания в морге поседели, и — думай, что хочешь, доктор.
Впрочем, поскольку постольку Борис Васильевич видал в жизни еще и не такое — лишней сигаретой все и ограничилось. Но помочь следствию, к своему большому сожалению, он ничем толком не смог. Уголовное дело вскоре было закрыто, и больше Борис Васильевич о странном феномене не вспоминал…
Мне же, волею судеб, известны произошедшие прежде события, и я считаю должным рассказать о них вам.
Настя от природы была человеком с той живостью характера, которая людьми недалекими часто принимается за безответственность и глупость. Однако ж биография ее в общих чертах выглядела ничем особенным не примечательной. Одиннадцать классов престижной городской — от Николаевки двадцать минут автобусом — школы, первый разряд по бальным танцам, работа секретарем в мелкой, но амбициозной фирме, ранний брак и скорый развод, учеба на заочном в ГУУ одновременно с работой все в той же фирме, только на лучшей должности…
У такой непримечательности были две причины. Во-первых — Настя о своих увлечениях и «подвигах» дома старалась не распространяться, справедливо полагая, что ни к чему хорошему это не приведет. Во-вторых — с некоторых пор она, сама того не замечая, стала вести себя осторожней, чем ей бы того хотелось: едва ли ни ко всякому искреннему душевному порыву примешивалось неуловимое беспокойство. Одним словом, это была та бестолковая поверхностная осторожность, обычно свойственная только людям тревожным и мнительным, которая редко приводит к чему-то хорошему, но ежедневно отравляет все, до чего дотянется.
Последние минуты жизни Насти были подернуты нежно-розовой, точно живой мозг, пеленой, влажной от слез, пульсирующей от скрежета пришедших в движение механизмов. В двух километрах к северу спала крепким сном Николаевка, где краснокирпичные хоромы коттеджей и деревянные развалюхи пятидесяти лет от роду одинаково равнодушно внимали беззвучным призывам каменного бюста Владимира Ильича, а во дворах дозревал штрифель и отцветали хризантемы. В десяти километрах к западу вздрагивал от гула проходящих товарняков город Чехов, мигали светофоры. Здесь же, на поляне у двуглавой ели…
— Карусель или поезд? — задорно повторял голос из мухомора билетной кассы заброшенного парка аттракционов. — Кар-р-русель или поезд?
Яркая, до рези в глазах, цветастая жижа изливалась в разбитое окно мухомора.
«За розовой и фиолетовой будет коричневая… затем зеленая… и все». — Настя смотрела на клубившиеся над жижей испарения. То, что еще пару месяцев назад пугало до паралича со временем скисло, поросло плесенью неуютной, но, вместе с тем, почти обыденной скуки.
— Карусель или поезд?
Воздух розовел, над лужей появились короткие зеленые язычки.
«На траву похоже. Только листочки здесь впереди цветочков. А впереди цветочков… Ха!»
Думать от «этом» как о незрелой землянике на зубочистке оказалось необыкновенно забавно.
— Карусель или поезд?
— Ты — ягодка, слышишь? Ягодка! — крикнула Настя «этому» в будке — и вздрогнула от звука своего голоса. Слова прозвучали тихо и нечетко — как бывает, когда говоришь лицом в подушку.
— Карусель или поезд? Карусель или поезд?
Что-то шло не так. Пока она веселилась насчет цветочков и ягодок, сон уже должен был закончиться…
Настя прислушалась к себе. Больше она и «это» не были одни.
Карусель-И-Поезд. Аист с обломанным клювом над осью карусели, шутовская морда кабины машиниста — они ждали.
Подступившая жижа коснулось мыска кроссовка. Настя попятилась назад.
Страница
1 из 12
1 из 12
