Добавить в моё избранное
40 мин, 34 сек 10293
Вот растет моя любимица: я, когда был маленький, страшно боялся великана, который ее так поломал. А на этом тарантасе когда-то ездил…
— Надо полагать, тот самый великан.
Настя и без навязчивых подсказок видела все: и лиственницу с кривой, как знак неравенства, вершиной, и корявый деревянный домишко, и ржавую двадцать четвертую «волгу»-универсал. Видела, но не приглядывалась: вдруг рассыплется, исчезнет, сменившись вылизанными, вычурными особняками и ровными, под копирку подстриженными аллейками?
— Почти, — засмеялся Северин. — И, собственно, мы почти пришли…
Позже Настя подумает, что он, вполне возможно, заметил ее злость, но интерпретировал неверно — потому и прекратил расспросы, сходу переключившись на роль экскурсовода-любителя.
Дом номер тринадцать-а по Смоленскому бульвару пережил столько поколений жильцов, сколько раз серьезные люди в добротных шерстяных костюмах собирались отправить его под снос. Пессимисты, глядя на него, посетовали бы на кондиционеры и разруху, оптимисты — порадовались бы сохранившейся, хоть в таком виде, древности. Реалисты, не мудрствуя лукаво, присели бы покурить на широких, стертых ступенях подъезда, и тоже были бы правы…
Тринадцать-а застрял промеж эпох, пропитался прохладным безвременьем.
«Тьма скрыла горизонт! Походу, лампочке кирдык настал!» — было первое, что услышала Настя после того, как распахнулась дверь пятой квартиры на последнем, втором, этаже. Внутри оказалось не то что прохладно — холодно. И темно. Только где-то далеко циклопьим глазом горел синий огонек.
— Газовая колонка, — ответил Северин на незаданный вопрос. — Никак, посуду мыть собрались, чарны овцы?
Кто-то включил налобник, и Настя смогла, наконец, рассмотреть, куда попала.
Три человека — две спортивно одетых хрупких девушки и полный мужчина под сорок, с налобником на голове и тростью в руках — вышли встречать пришедших в длинный — хоть в бадминтон играй! — коридор, дощатый пол которого сыро поскрипывал под ногами. От шума и табачного угара сразу закружилась голова. Северин, пожав хромому толстяку руку и по очереди обняв девчонок, провел Настю в одну из комнат.
Свет тяжелой хрустальной люстры из-под высокого потолка бил в глаза. На стене, напротив «Соснового бора» Шишкина и «Незнакомки» Крамского в простых деревянных рамах, торчали из-под аляповатого щита с гербом перекрещенные сабли, но между картин на цепочке раскачивался, подвешенный за кольцо, штык-нож. В углу, под лампой-подсвечником стоял манекен в выцветшем синем свитере и серых камуфляжных брюках, в длинном парике, но с белоснежными босыми ступнями. На полу вдоль обшарпанного книжного шкафа выстроились в ряд винные бутылки.
До одури хотелось свериться с календарем и прочитать пару-тройку передовиц, на всякий пожарный. Разложенные на застеленном серым шинельным сукном столе игральные карты — чьи руки держали их минуту назад? Живых современников, толпившихся в коридоре — или же нетвердые руки тех, что более ни имени, ни сраму не имут, навеки сгинув в омутах Гражданской, Отечественной, признанных и непризнанных Интернациональных?
— Эм… Пан Сева, где здесь можно кинуть рюкзак и разуться, ну, чтобы не затоптали?
От растерянности Насте всегда хотелось что-нибудь говорить и что-нибудь делать, потому, хотя сохранность вещей ее сейчас мало волновала, она привычным манером взяла быка за рога. Рога здесь тоже были — только не бычьи, а бараньи, вместе с бараньим же черепом.
— В птичник. Пойдем, я покажу, — сказал манекен сиплым женским голосом и прошел мимо Насти к двери.
«Манекен» — хозяйка квартиры — представилась, как Ирина, но по имени к ней обращался только Северин, которому она приходилась сестрой по матери. Остальные звали ее «Капитаном» или «Кэпом». Позже Настя заметила на вешалке серый форменный китель с четырьмя звездами на погонах, но чей он и настоящий ли, уточнять не стала. Худая, как и брат, Ирина была низкого роста, с непропорционально длинными жилистыми руками и вытянутым, странно не подвижным лицом, острые черты которого оживали, лишь когда та начинала говорить. Сперва Насте показалось, что Ирина старше брата лет на пять, но, стоило той чуть по-другому повернуть голову, ссутулиться — и впечатление переменилось: теперь рядом с Северином она выглядела едва ли не вчерашней школьницей.
«Птичник» оказался обыкновенной захламленной кладовкой с дырой в потолке. Небо в нее не просматривалось, но на полу, между коробкой разноцветных мелков и детским, советского производства еще, трехколесным велосипедом валялся дохлый голубь.
— Опять, — констатировала Ирина.
— Запас еды на завтрак? — автоматически пошутила Настя. Мертвечины она не боялась, и взволновало ее другое. Как и в случае с Севериным, кольнуло раздражающее чувство почти-узнавания — но снова отступило прежде, чем Настя сумела в нем разобраться.
— Надо полагать, тот самый великан.
Настя и без навязчивых подсказок видела все: и лиственницу с кривой, как знак неравенства, вершиной, и корявый деревянный домишко, и ржавую двадцать четвертую «волгу»-универсал. Видела, но не приглядывалась: вдруг рассыплется, исчезнет, сменившись вылизанными, вычурными особняками и ровными, под копирку подстриженными аллейками?
— Почти, — засмеялся Северин. — И, собственно, мы почти пришли…
Позже Настя подумает, что он, вполне возможно, заметил ее злость, но интерпретировал неверно — потому и прекратил расспросы, сходу переключившись на роль экскурсовода-любителя.
Дом номер тринадцать-а по Смоленскому бульвару пережил столько поколений жильцов, сколько раз серьезные люди в добротных шерстяных костюмах собирались отправить его под снос. Пессимисты, глядя на него, посетовали бы на кондиционеры и разруху, оптимисты — порадовались бы сохранившейся, хоть в таком виде, древности. Реалисты, не мудрствуя лукаво, присели бы покурить на широких, стертых ступенях подъезда, и тоже были бы правы…
Тринадцать-а застрял промеж эпох, пропитался прохладным безвременьем.
«Тьма скрыла горизонт! Походу, лампочке кирдык настал!» — было первое, что услышала Настя после того, как распахнулась дверь пятой квартиры на последнем, втором, этаже. Внутри оказалось не то что прохладно — холодно. И темно. Только где-то далеко циклопьим глазом горел синий огонек.
— Газовая колонка, — ответил Северин на незаданный вопрос. — Никак, посуду мыть собрались, чарны овцы?
Кто-то включил налобник, и Настя смогла, наконец, рассмотреть, куда попала.
Три человека — две спортивно одетых хрупких девушки и полный мужчина под сорок, с налобником на голове и тростью в руках — вышли встречать пришедших в длинный — хоть в бадминтон играй! — коридор, дощатый пол которого сыро поскрипывал под ногами. От шума и табачного угара сразу закружилась голова. Северин, пожав хромому толстяку руку и по очереди обняв девчонок, провел Настю в одну из комнат.
Свет тяжелой хрустальной люстры из-под высокого потолка бил в глаза. На стене, напротив «Соснового бора» Шишкина и «Незнакомки» Крамского в простых деревянных рамах, торчали из-под аляповатого щита с гербом перекрещенные сабли, но между картин на цепочке раскачивался, подвешенный за кольцо, штык-нож. В углу, под лампой-подсвечником стоял манекен в выцветшем синем свитере и серых камуфляжных брюках, в длинном парике, но с белоснежными босыми ступнями. На полу вдоль обшарпанного книжного шкафа выстроились в ряд винные бутылки.
До одури хотелось свериться с календарем и прочитать пару-тройку передовиц, на всякий пожарный. Разложенные на застеленном серым шинельным сукном столе игральные карты — чьи руки держали их минуту назад? Живых современников, толпившихся в коридоре — или же нетвердые руки тех, что более ни имени, ни сраму не имут, навеки сгинув в омутах Гражданской, Отечественной, признанных и непризнанных Интернациональных?
— Эм… Пан Сева, где здесь можно кинуть рюкзак и разуться, ну, чтобы не затоптали?
От растерянности Насте всегда хотелось что-нибудь говорить и что-нибудь делать, потому, хотя сохранность вещей ее сейчас мало волновала, она привычным манером взяла быка за рога. Рога здесь тоже были — только не бычьи, а бараньи, вместе с бараньим же черепом.
— В птичник. Пойдем, я покажу, — сказал манекен сиплым женским голосом и прошел мимо Насти к двери.
«Манекен» — хозяйка квартиры — представилась, как Ирина, но по имени к ней обращался только Северин, которому она приходилась сестрой по матери. Остальные звали ее «Капитаном» или «Кэпом». Позже Настя заметила на вешалке серый форменный китель с четырьмя звездами на погонах, но чей он и настоящий ли, уточнять не стала. Худая, как и брат, Ирина была низкого роста, с непропорционально длинными жилистыми руками и вытянутым, странно не подвижным лицом, острые черты которого оживали, лишь когда та начинала говорить. Сперва Насте показалось, что Ирина старше брата лет на пять, но, стоило той чуть по-другому повернуть голову, ссутулиться — и впечатление переменилось: теперь рядом с Северином она выглядела едва ли не вчерашней школьницей.
«Птичник» оказался обыкновенной захламленной кладовкой с дырой в потолке. Небо в нее не просматривалось, но на полу, между коробкой разноцветных мелков и детским, советского производства еще, трехколесным велосипедом валялся дохлый голубь.
— Опять, — констатировала Ирина.
— Запас еды на завтрак? — автоматически пошутила Настя. Мертвечины она не боялась, и взволновало ее другое. Как и в случае с Севериным, кольнуло раздражающее чувство почти-узнавания — но снова отступило прежде, чем Настя сумела в нем разобраться.
Страница
4 из 12
4 из 12
