Клетка на пороге

С нижней он справился быстрее: открыть её было не труднее, чем решить задачу из позапрошлогоднего учебника алгебры.

Окно распахнулось, и ночной воздух накрыл его, словно волшебная мантия.

Первый раз в жизни он обрадовался тому, что живёт на первом этаже. Немыслимым образом изогнувшись, он прикрыл за собой окно (не хватало ещё, чтобы кто-то забрался), хотя прекрасно знал, что найдёт, если не случится влажной уборки, по тонкой нити запаха любого, кто войдёт в квартиру даже через день после неосторожного визита.

Его нос словно изучал огромную, пока ещё незнакомую карту с непонятными условными значками. В воздухе, сгущаясь аморфными тропами, обитали запахи следов: сегодняшних, вчерашних, позавчерашних и даже слабый пунктир недельной давности: какое-то небольшое ползучее существо выбралось из леса и бегало между домами, оставляя трассирующий пунктир крошечных лапок. Он решил, что это был ёжик: по ночам они часто шуршали на набережной, перебегая из кустов в кусты.

Он решил исследовать окрестности, посмотреть, какими красками расцветили мир его новые чувства. Побегал по детской площадке (какая-то сволочь помочилась вчера прямо под карусель), между лавочек (они остались теми же, что и раньше и от этого казались особенно тошнотворными). Следы тепла от людей, сидевших там днём, уже растворились в чёрном и холодном воздухе, похожем на жадную губку, и остались только запахи дешёвого табака, противного пивного концентрата и семечек с засохшей слюной.

Да, самым удивительным из того, что встретило его в новом положении были запахи. Каждый из них — особенный, яркий, с сотнями деталей и оттенков, но они не мешали друг другу, а накладывались, словно отдельные образы на картинке. Объектов могло быть тысяча или миллион, у каждого из них можно было насчитать сотни особенностей и деталей, но делать это было вовсе необязательно. Как можно смотреть на нарисованную машину, не разбирая её мысленно на бампер, капот и кабину, так и запах машины можно было воспринимать целиком, не вникая в тонкости моторных масел и прочего антифриза.

В его новом положении запах значил очень много и проникал даже дальше, чем зрение — голова, жёстко закрепленная yа хребте, могла смотреть только вперёд или в землю. Быть может, поэтому, а может из-за обострения чувств двор казался ему ещё теснее квартиры. Он опёрся передними лапами на скамейку и увидел небо: большая луна и звёздочки, а вокруг стены. Многие окна ещё горели, закрытые красными, жёлтыми, белыми шторами.

Он побежал в сторону большой улицы, где по-прежнему шумела широкая река машин и звуков. Пробегая через арку, он залюбовался: надписи и рисунки слились в единый серо-чёрный фон и на нём тем чётче проступал яркий, киноварно-красного цвета зигзаг трубы отопления, проходившей в толще кирпичного свода и огромный, ещё тёплый и вонючий след чей-то мочи. Это была другая моча, не того, кто испоганил карусель: Никарт лишний раз удостоверился, как много скотов обитает прямо по соседству.

На улице впечатляло всё: фонари, светившиеся теперь и инфракрасными коронами, тёплые следы остающиеся на асфальте и в воздухе после пронёсшихся машин и тихо тающие, словно клубы алого табачного дыма. А ещё впечатляла сама география окружающего, перекроенная новыми органами чувств. Названия улиц, да и сами улицы казались теперь совершенно неважными, все расстояния сжались до дистанций, лёгко преодолимых на лёгких волчьих лапах. Он воспринимал — едва ли за счёт сверхъестественной зоркости, а скорее за счёт переработки предыдущих воспоминаний — и мост, и реку, и кучки деревьев на островах, и большой неровный ком лесополосы за карьером: раньше, чужой, а теперь родной и безопасный.

Никто из тех, кто был в машинах, не обращал внимания на крупного серого пса, который мелькал в свете фар. Сперва он бегал вдоль дороги, но после трёх остановок родной район совершенно наскучил своей новостроечной одинаковостью и он повернул на перпендикулярную дорогу, которая вела в другой район-спутник, переходя потом в междугородное шоссе.

Вдоль дороги вставали чёрные заросли и шумели деревья, но дикая природа давно покинула эти места, пропитанные шумом и выхлопными газами. Но всё-таки здесь было поприятнее — на столбах больше не было собачьих меток и нигде не было пропитанных пивом лавочек. Он бежал по обочине, раскидывая пыльные камушки, а по небу плыла холодная луна, словно не решаясь оставлять своего подопечного.

Соседний район появился так быстро, как если бы он ехал на автобусе. Дома поднимались из тьмы огромным каменным валом, отгороженным рекой-улицей, а перед ними расстилалась колючая пустошь. Возле реки ещё сохранился небольшая полоска деревьев, буераков и болотной травы, а с другой стороны пустошь заканчивалась чёрным холмом, похожим на уснувшего кита… За холмом (он не знал, чувствовал он это или только помнил) обитали чёрные заборы, звон собачьих цепей и подстриженные кусты коттеджного района.