Клетка на пороге

Никарта в коридоре уже не было. Авекерс ещё раз хмыкнул, заглянул обратно в туалет и пообещал Ториксу, что если тот будет болтать, он оторвёт ему голову, засунет в задницу и скажет, что так и было.

Прогноз погоды угрожал дождём и свирепыми грозами, но солнце, насмехаясь над возгордившимся человечеством, беспощадно жарило землю с утра и до позднего вечера. Когда вечерняя тень накрыла землю и он, полный отвращения и напоминающий самому себе канистру с фекалиями, обратился и выпрыгнул наружу, асфальт под лапами был ещё тёплым.

Волчья шкура освежала; он чувствовал себя намного лучше, даже оставаясь под ней человеком. Звери чисты изначально, у них нет стыда, и оставаться волком было хорошо, невзирая ни на какие проблемы, привязанные к человеческой форме. Не смущало даже то, что ликантропия была их основной причиной: его мозг, пусть даже в черепе зверя, умел разделять природу и обстоятельства. Это было похоже на неожиданное увеличение свободы, обретение нового, неожиданно мощного состояния, пусть даже первым, что встретилось на этой тропинки, была бездушная беда со злыми глазами и членом средних размеров. Словно ты смог наконец-то покинуть дом своего прежнего бытия, настолько опостылевший, что казалось, будто в мире ничего кроме него и не осталось — и прямо на пороге угодил в клетку. В этой клетке было тесно и страшно, но и по-своему легко: теперь он знал, что и у кирпичных, и у железных клеток есть двери и всегда есть шанс вырваться — пусть даже он пока и не знал, как. Поэтому он продолжал наслаждаться своими новыми чувствами, мстительно получая удовольствие посередине кошмара. Оборотнем он был от рождения, с этим не сделаешь уже ничего.

Запахи изменились, хотя и сохранили прежние цвета и фактуру. Какие-то исчезли, какие-то добавились, причём многие из тех, что добавились, оказались ему знакомы: например, он научился различать след домашних и диких собак, а ещё пугливых дворовых кошек. Ночная дорога пахла так, как и раньше: выхлопные газы стирали всё, оставляя лишь пунктир следов и зыбкую гниль мусора.

Возле ненавистного дома (гордости в нём не осталось, и он бежал не через вершину, а вдоль подножья, униженно нырнув в глубокую всескрывающую тень) он наткнулся на запах, который привёл его в замешательство: мощный и незнакомый, он лежал аккуратной полосой от далёких высотных домов до калитки и от калитки до дороги, уходящей аккуратным витком в недра частного сектора. Но самым удивительным была не сила запаха, а его необъяснимая знакомость. Это был какой-то очень знакомый и почти родной запах, и Никарт готов был поклясться, что уже встречал что-то похожее, но так и не мог вспомнить, где он это встретил и с чем это может быть связано. Как если бы он разглядывал огромную групповую фотографию и чувствовал, что здесь есть кто-то очень хорошо ему знакомый, но что это за человек, на сколько лет он теперь старше — неясно.

Возможно, дело было не в самом запахе, а в каком-то из его компонентов, но чтобы понять, в каком именно, ему не хватало чутья и опыта. Это явно был чей-то след, но чей именно? Что за существо его оставило? Никарт посмотрел вдоль колеи, словно надеясь увидеть в конце дороги разгадку; но увидел лишь перепутанную круговерть яблонь, домов и заборов.

Авекерс ждал на крыльце: сидел на пустом кувшине и курил тошнотворные сигареты, отправляя в небо клочья горького дыма. Табачная вонь раздражала Никарта даже когда он был в человеческом облике, но сейчас она была особенно злой и невыносимой. Он бы раскашлялся, но волчий организм такого не умел.

— Привет, собачка, — сказал он. Наклонился и почесал за ухом, — Ты хорошо справляешься, что бы нам не мешало. Будешь хорошо служить — и самому начнёт нравится. Сам понимаешь, слишком часто даже я не могу.

«Будет очень весело, если я сейчас не смогу обратиться, — подумал Никарт. Ему нравилось, когда его чешут, но внутри всё равно всё рычало. Размышляя о предыдущей ночи, он решил, что обратиться можно, если перекувыркнёшься в воздухе может быть один, а может и два раза. Как это сделать на четвереньках, Никарт не знал и намеревался опять воспользоваться подоконником.

Он уже сделал пару шагов в сторону подоконника (окно больше не горело, превратившись в холодный и тёмный квадрат), когда вдруг уловил тот самый запах — или, вернее, его источник, тот комок бродящих ароматов, который его испускал. Он приближался, обегая дом, невидимый для всех, кто не обладает волчьим нюхом — только потом Никарт сообразил, что собаки тоже распробовали этот запах и разразились целым шквалом возмущённого лая. Но запах был важнее, чем эта звонкая звуковая тень и он нёсся прямо сюда, упорный и неумолимый, словно огромный маятник, летящий в обратную сторону. В его человеческом опыте не было даже слов, чтобы описать это ощущение: что-то похожее испытываешь, наверное, во сне когда огромный и сложный звук невидимого симфонического оркестра всё нарастает и нарастает, выползая, как змея, из своего невидимого источника и вот-вот затрясутся и запляшут стены, двери, окна и шкафы.