Тьма (Город #0)

Пётр Алексеевич соглашаясь кивнул:

— Мы с вами стоим на пороге одного из самых значительных открытий этого столетия и это крохотное животное — только начало пути.

— Но даже на этом этапе результаты просто ошеломляющие.

— И, тем не менее, до эксперимента над человеком ещё очень и очень далеко.

— А вам действительно этого хотелось бы? — поинтересовался профессор, при этом в его глазах вспыхнули весёлые искорки — ещё бы вопрос был провокационным.

— Василий Федорович, существует огромная вероятность того, что с человеческим материалом процесс может оказаться намного сложнее, — трезво рассуждал Пётр Алексеевич.

— Но ведь если мы этого не попробуем, то никогда наверняка не узнаем этого, ведь верно?

— На данном этапе, даже при всех наших успехах, это слишком рискованно, даже теоретически.

— А вас это пугает?

— Поверьте мне, как руководитель проекта, я делаю всё возможное для того, чтобы не замедлять процесс исследований, и не мне вам объяснять, что для опытов над человеком сначала нужно провести невероятное количество успешных экспериментов над животными, для того чтобы в последствии исключить любую ошибку при работе с живыми людьми. И мне не меньше вашего хочется добиться положительного результата, но не ценой неоправданного риска.

— И сколько ещё времени, по вашему, для этого потребуется?

— Даже по самым скромным подсчётам лет пять, не меньше.

— В этом-то и всё дело, — неожиданно устало обронил Василий Фёдорович, заставив Петра Алексеевича взглянуть на своего коллегу. — Это слишком долго. Как бы мне хотелось дожить до этого знаменательного момента, — закончил свою мысль Девятов.

— Бросьте, Василий Фёдорович — вы наверняка проживёте достаточно долго, чтобы разделить наш общий триумф, — попытался возразить Пётр Алексеевич.

— Пётр, не обижайтесь, но вы по сравнению со мной ещё юноша и вам предстоит ещё очень долгая жизнь, и я нисколько не сомневаюсь в том, что именно вам удастся добиться безоговорочного успеха. Что же касается меня… — он сделал небольшую, но довольно выразительную паузу, — то у меня в запасе не так уж много времени. Друг мой, вы даже не представляете, насколько я близок к своей смерти — у меня рак.

— Но разве нет никакой надежды… — чуть дрогнувшим голосом спросил Пётр, несколько долгих мгновений спустя.

— У меня неоперабельная форма, — удивительно ровным спокойным голосом ответил профессор. — Уж мне это известно доподлинно, так как я сам доктор. Все мои внутренности уже сплелись, и от роковой черты меня отделяют дни.

Теперь в свете сказанного многое, для Петра Алексеевича прояснилось. Конечно, он смутно подозревал, что у Василия Фёдоровича есть какие-то проблемы со здоровьем, но то, что всё обстоит так ужасно, он и представить себе не мог. Теперь прокручивая в памяти те моменты, когда Василий Фёдорович вдруг внезапно менялся в лице, присаживался где-нибудь в тихом укромном местечке и глотал таблетки, название которых всегда оставалось в тайне, Пётр понимал, как он (впрочем, и остальные тоже) заблуждался, считая, что это всего лишь лёгкое недомогание. Трудно было заподозрить что-то более серьёзное, ещё и потому, что сам Девятов убеждал их, что всё это пустяки, а спустя всего несколько мгновений профессор полностью приходил в себя и тогда он вновь с удвоенной силой приступал к работе, словно потерял не несколько минут, а дни или недели.