Добавить в моё избранное
40 мин, 35 сек 7924
С его стороны, попытка переложить вину в этот ответственный момент выглядела непростительной слабостью, и поэтому, взяв себя в руки, Пётр Алексеевич твёрдым голосом отдал приказ:
— Заморозка!
Тело профессора пребывало в состоянии заморозки пять часов, вместо первоначально запланированных пятнадцати минут — именно столько времени потребовалось специалисту по технике, работающему при институте для того, чтобы починить аппарат. О том, чтобы найти ему замену не было и речи — прибор был в единственном экземпляре и на то, чтобы выбить у министерства новый потребовался бы не один месяц.
Около двух десятков литров крови стояли, ожидая своего часа, для того чтобы сначала промыть кровеносную систему от хладостойкого реактива, и только после этого заменить его собою полностью.
После неприятного инцидента вся команда была на взводе. Нервное напряжение было столь велико, что Пётр Алексеевич начал опасаться того, что у кого-нибудь из его людей могут сдать нервы. И, тем не менее, когда они приступили к воскрешению профессора, всё прошло в высшей степени профессионально.
Обледеневшее тело профессора извлекли из криогенной камеры и немедля приступили к разморозке. Главное было не повредить тело, и Пётр Алексеевич очень надеялся на то, что всё пройдёт без эксцессов, так как технология уже была наработана, и точно следуя ей можно было избежать ошибок.
Как только тело профессора нагрелось до 20 градусов по Цельсию, включили аппарат искусственного сердцебиения, начав откачку хладостойкого реактива, с заменой его на настоящую кровь.
Минуту спустя, заработал аппарат, создающий принудительную вентиляцию лёгких, для насыщения смеси крови и реактива кислородом.
Ещё несколько стремительных минут, и процедура достигла своего завершения.
На этот раз всё прошло спокойно.
Теперь тело профессора безмятежно лежало на операционном столе. Лёгкие, сердце и всё остальные внутренние органы, судя по показаниям приборов, работали нормально, но Пётр Алексеевич предпочёл не рисковать и на какое-то время не отключать аппараты искусственного кровообращения и вентиляции лёгких.
Теперь осталось дождаться того момента, когда Девятов придет в себя — только после этого Пётр Алексеевич мог считать, что эксперимент прошёл удачно. Время, которое пациенту требовалось, для того чтобы придти себя, зависело от очень многих факторов, и для каждого человека было индивидуальным, поэтому градация могла составлять от нескольких часов, до суток. Естественно, что Пётр Алексеевич страстно желал того, чтобы профессор пришёл в сознание как можно раньше, для того чтобы окончательно убедиться в том, что с ним действительно всё в порядке. И убедить его в этом мог только сам живой и здравствующий Василий Фёдорович.
А до тех пор, пока профессор находился был без сознания, Петру Алексеевичу приходилось полагаться лишь на результаты анализов, поэтому он отдал приказ о том, что ему нужны все возможные данные о состоянии профессора — их необходимо доставить в его кабинет безотлагательно, отставив в сторону любую другую работу, в том числе и домашнюю. Анализы, не смотря ни на что, должны быть на его столе сегодня. Если профессор придёт в себя немедленно вызвать его в палату.
Слушая свой голос со стороны, Заврыгин внезапно поймал себя на странной мысли о том, сейчас его ртом отдаёт приказания не он, а кто-то другой. Кто-то более крепкий, более амбициозный.
От этой мысли ему стало как-то не по себе, и он поспешил удалиться в свой кабинет, испытывая перед своими сотрудниками странное, непривычное чувство неловкости.
Оказавшись у себя в кабинете, он тяжело опустился в кожаное кресло, затем устало откинулся спинку — только сейчас Пётр осознал, насколько сильно он был измотан. Он прикрыл отяжелевшие веки, пытаясь собраться с силами и, сам того не заметив, плавно погрузился в глубокий и тревожный сон.
Он снова был в палате возле профессора, погружённого в бессознательное состояние.
Всё повторялось вплоть до мельчайших деталей и Пётр Алексеевич краешком сознания понимал, что всё это уже было сегодня, но, слово заворожённый, продолжал, не отрываясь глядеть на происходящее. Постепенно он полностью растворился в действии, происходящем в недрах его переутомлённого сознания, принимая его за реальность.
Когда процедура замены крови подходила к завершению, в его сознании возникла тревога, увеличивающаяся с каждой следующей секундой. Что-то настойчиво нашёптывало ему о том, что сейчас должно произойти что-то страшное.
Однако как бы сильно ни хотел он этого избежать, Пётр знал, что миновать этого уже не удастся.
Вновь, как и во время реальной операции, в тот самый миг, когда перекачка хладоустойчивой жидкости была завершена, профессор с душераздирающим воплем вскочил с операционного стола.
На этот раз вся команда рванулась усмирять внезапно обезумевшего Девятова.
— Заморозка!
Тело профессора пребывало в состоянии заморозки пять часов, вместо первоначально запланированных пятнадцати минут — именно столько времени потребовалось специалисту по технике, работающему при институте для того, чтобы починить аппарат. О том, чтобы найти ему замену не было и речи — прибор был в единственном экземпляре и на то, чтобы выбить у министерства новый потребовался бы не один месяц.
Около двух десятков литров крови стояли, ожидая своего часа, для того чтобы сначала промыть кровеносную систему от хладостойкого реактива, и только после этого заменить его собою полностью.
После неприятного инцидента вся команда была на взводе. Нервное напряжение было столь велико, что Пётр Алексеевич начал опасаться того, что у кого-нибудь из его людей могут сдать нервы. И, тем не менее, когда они приступили к воскрешению профессора, всё прошло в высшей степени профессионально.
Обледеневшее тело профессора извлекли из криогенной камеры и немедля приступили к разморозке. Главное было не повредить тело, и Пётр Алексеевич очень надеялся на то, что всё пройдёт без эксцессов, так как технология уже была наработана, и точно следуя ей можно было избежать ошибок.
Как только тело профессора нагрелось до 20 градусов по Цельсию, включили аппарат искусственного сердцебиения, начав откачку хладостойкого реактива, с заменой его на настоящую кровь.
Минуту спустя, заработал аппарат, создающий принудительную вентиляцию лёгких, для насыщения смеси крови и реактива кислородом.
Ещё несколько стремительных минут, и процедура достигла своего завершения.
На этот раз всё прошло спокойно.
Теперь тело профессора безмятежно лежало на операционном столе. Лёгкие, сердце и всё остальные внутренние органы, судя по показаниям приборов, работали нормально, но Пётр Алексеевич предпочёл не рисковать и на какое-то время не отключать аппараты искусственного кровообращения и вентиляции лёгких.
Теперь осталось дождаться того момента, когда Девятов придет в себя — только после этого Пётр Алексеевич мог считать, что эксперимент прошёл удачно. Время, которое пациенту требовалось, для того чтобы придти себя, зависело от очень многих факторов, и для каждого человека было индивидуальным, поэтому градация могла составлять от нескольких часов, до суток. Естественно, что Пётр Алексеевич страстно желал того, чтобы профессор пришёл в сознание как можно раньше, для того чтобы окончательно убедиться в том, что с ним действительно всё в порядке. И убедить его в этом мог только сам живой и здравствующий Василий Фёдорович.
А до тех пор, пока профессор находился был без сознания, Петру Алексеевичу приходилось полагаться лишь на результаты анализов, поэтому он отдал приказ о том, что ему нужны все возможные данные о состоянии профессора — их необходимо доставить в его кабинет безотлагательно, отставив в сторону любую другую работу, в том числе и домашнюю. Анализы, не смотря ни на что, должны быть на его столе сегодня. Если профессор придёт в себя немедленно вызвать его в палату.
Слушая свой голос со стороны, Заврыгин внезапно поймал себя на странной мысли о том, сейчас его ртом отдаёт приказания не он, а кто-то другой. Кто-то более крепкий, более амбициозный.
От этой мысли ему стало как-то не по себе, и он поспешил удалиться в свой кабинет, испытывая перед своими сотрудниками странное, непривычное чувство неловкости.
Оказавшись у себя в кабинете, он тяжело опустился в кожаное кресло, затем устало откинулся спинку — только сейчас Пётр осознал, насколько сильно он был измотан. Он прикрыл отяжелевшие веки, пытаясь собраться с силами и, сам того не заметив, плавно погрузился в глубокий и тревожный сон.
Он снова был в палате возле профессора, погружённого в бессознательное состояние.
Всё повторялось вплоть до мельчайших деталей и Пётр Алексеевич краешком сознания понимал, что всё это уже было сегодня, но, слово заворожённый, продолжал, не отрываясь глядеть на происходящее. Постепенно он полностью растворился в действии, происходящем в недрах его переутомлённого сознания, принимая его за реальность.
Когда процедура замены крови подходила к завершению, в его сознании возникла тревога, увеличивающаяся с каждой следующей секундой. Что-то настойчиво нашёптывало ему о том, что сейчас должно произойти что-то страшное.
Однако как бы сильно ни хотел он этого избежать, Пётр знал, что миновать этого уже не удастся.
Вновь, как и во время реальной операции, в тот самый миг, когда перекачка хладоустойчивой жидкости была завершена, профессор с душераздирающим воплем вскочил с операционного стола.
На этот раз вся команда рванулась усмирять внезапно обезумевшего Девятова.
Страница
6 из 13
6 из 13
