Испытатель

Она крепко обнимала сумочку и нервничала. Я видел, что ей неловко из-за слишком короткого платья, понуждающего её с усилием смыкать ноги, дабы не явить случайным наблюдателям вид нежного бельишка. Ещё я видел, как она кусала губы и едва заметно покручивала шейкой. Лёгкие движения, воздушные, старательно скрываемые. Девушка словно поджидала беду и никак не могла понять, с какой стороны та появится. Из-за этой шеи меня и накрыло. Хрупкая, беленькая шея, с подрагивающей жилкой между ключицей и острым подбородком.

Я сказал себе — пора уже решиться. Я так долго обдумывал это… про шею, что почти посекундно уже представлял, как всё произойдёт, если я решусь. Сердце гулко заколотилось, а потом замерло. Люди вокруг резко замедлили движения, превратились в артистов театра пантомимы, специального театра, спектакли которого состоят из двух-трёх сцен, растянутых во времени, чтобы лучше доходили до крошечных мозгов его зрителей нехитрые аллегории печали, любви или радости. Я огляделся: актёры по-рыбьи открывали рты и мешкотно шевелили конечностями.

Войдя в квартиру, по привычке сунулся к холодильнику, но вовремя остановил себя. Там, в метро, вынырнув из тягучей зыби транса, я с холодком в груди признался: сегодня! Значит, еда не понадобится. Еда помешает, превратит испытание в отвратительное, малоэстетичное зрелище.

Я не хотел вершить это дома, ибо считал, что дом — не место отчаянью и страху. Дом должен быть чист от чёрных чувств и эмоций, хлопьями выпадающих из пропитанной смертью атмосферы… Я не удержался, обмолвился, произнёс слово, запретное для меня в иные дни. Смертью. Да, смертью. Я произнёс, теперь некуда деваться.

Приняв душ и распахнув шкаф, я некоторое время простоял, рассматривая сорочки. Мне гладила их приходящая женщина, кажется, Ольга Петровна. Или Ольга Ивановна? Бросил взгляд на календарь — среда, женщина придёт гладить моё бельё сегодня. Пусть приходит. У неё есть ключ. Она будет занята своим делом, а я своим — испытанием. Потому что я испытатель.

На испытание, эксперимент, пробацию (более всего мне нравилось слово «Отведыванье»!) я всегда шёл принапудренным. Праздничная рубашка — вольного стиля, но изысканно-дорогая. Тот, кто знает, поймёт сразу, без лейблов и кичливых логотипов. Тонкой шерсти брюки. Строгий ремень из дорогой кожи. А затем верёвка — давно купленная, припрятанная в кладовку, поскольку никак не мог решиться. Я прыгал под поезд, я замерзал в снегу, я прикасался к высоковольтному кабелю, а на петлю не хватало духа. Может, оттого что петля — проверенное средство воспитания бунтовщиков и преступников, а, может, из-за пристрастия к ней самоубийц. Я не бунтовщик и не самоубийца, я послушный гражданин, равнодушный к политике и не отягощённый грузом невыносимой рефлексии. Я испытатель. Когда-нибудь я сочиню толстую книгу обо всём испытанном мною, и она поможет… кому она поможет? Предположим, учёным, медикам, поэтам и глупым подросткам, размышляющим с лезвием у запястья о несправедливости мира. Или — мне самому в постижении главного…

На улице я не стал кружить в поисках подходящего места. Ехать далеко не хотелось — завтра рано вставать, начальство терпеть не может опаздывающих. Парк, что раскинулся в полутора километрах от дома, подходил более всего. С широкой аллеи, по которой потоком текла однообразная масса мамаш с колясками, пенсионеров с собачками-таракашками и малолетних парочек, я сразу же свернул на узкую тропку. Дорожка скоро оборвалась, уткнувшись в дренажную канаву. Легко перемахнув через мутную водицу — представляю, какой у меня был видок: разнаряженный франт в лакированных ботинках, оленем взмывающий над болотной жижей — я прошагал по густой траве две сотни метров и остановился на тихой поляне. Забросил верёвку на ветвь крепенькой берёзы, но замер — мимо меня топал, размахивая руками, парень примерно моих лет. В левой руке у него была бутылка пива, в правой сигарета. Пиво плескалось и пузырилось, с сигареты сыпались искры. Невольно всплывшее опасение, что этот полупьяный дебил сожжёт любимый парк, я отогнал. Не до того сейчас.

Человек удалился, а я продолжил то, ради чего забурился в чащу и ради чего облачался в лучший костюм. Я закрепил верёвку, ловко намотав петлю. Долгие часы практики научили меня виртуозно складывать скользящий узел практически наощупь, не глядя на страшное орудие испытания. Веревку я смазывать не стал — меня не интересовал быстрый и почти безболезненный уход от сдавливания сонной артерии или перелома шейных позвонков. Я нацеливался именно на асфиксию. На это у меня будет минут пятнадцать…

Господи! Дай мне силы перенести отведывание! Дай мне мужества на мои глупости и на моё любопытство! Ты сам сотворил меня таким, какой я есть, и не в силах моих перечить тебе. Коли так, помоги же мне в тяжком испытании! Не я сам иду — влечёт воля твоя. Не оставь творение твоё за опасной чертой, позволь вернуться ему обратно!

Я разбежался, подпрыгнул, повис на ветви.