Все знают Ларанта. Когда родители умерли, его отправляли учиться в Кебонрос, а ещё через полгода он сбежал.
Добавить в моё избранное
46 мин, 23 сек 18395
Улов из океана знаний ограничился парой гадких солёных капель. За полтора года его научили: читать по-бенджайски, щуриться на учёный манер, целый год носить одну и ту же чёрную накидку с крохотным капюшоном на случай дождя и панически бояться спать в помещении.
«К нам змеи заползали, — в трёхтысячный раз рассказывал он, — большие-большие, почти как моя рука толщиной. Чешуя бирюзовая, шипы, и глаза, глаза… свернуться на балках и смотрят-смотрят-смотрят… а у меня верхняя полка, там ведь полки, как в казармах… Да ты слушаешь или нет?»
Но паренёк он неплохой, а всё перечисленное — даже не недостатки, а скорее неоценённые достоинства, вроде загадочных слов, которыми так любят обмениваться подмастерья-сапожники. К том уже сапожников у нас много, а Ларант в неизменно драных сандалиях один-единственный.
Вот и сейчас он сидит, свесив ноги в неизменных сандалиях, и о чём-то спорит Теладасом. Тот уже начал вертеться, подыскивая повод, чтобы оборвать разговор или хотя бы сменить тему. К счастью, подошла Учжанмас.
— Хороший улов, Учжанмас!
— Хороший улов, Тел. О чём речь?
Теладас посмотрел с ненавистью.
— Мы про вчерашний ураган говорили, — сказал Ларант, — Тот, на заливе. Такое сильный ветер, что все корабли на берег повыбрасывало.
— Вполне может быть. Когда буря, корабли часто выбрасывает. Там, волна поднимается, большая такая…
— Пага-Ралам.
— Она. И все корабли — хлоп, и уже на берегу. Некоторые перевёрнутые.
Ларант кивнул. Он уже отучивался от, пожалуй, самой омерзительной из учёных привычек — по любому поводу разражаться целыми гирляндами цитат и ссылок на труды авторитетных историков. Каждый раз, когда на него находило, Учжанмас начинало казаться, что он хочет не блеснуть знаниями, а выплеснуть их, выдавить всю эту дрянь из памяти, как давят гной из вздувшегося нарыва. Теперь, похоже, память почистилась и, если не будет повторного заражения, ещё через пару месяцев ему удастся войти в нормальную колею.
— Интересно, наших потрепало? Они вчера должны были отчаливать.
— Какие проблемы? Съезди в Бенкулу, поспрашивай. Там же не весь город смыло…
— Нет, — Ларант качнул шевелюрой — она у него чёрная, прямая и до плеч, — Далеко.
Учжанмас расхохоталась.
— «Далеко». А из Кебонроса разве ближе было? Через Полуостров, пролив, Мелинтан, Лубук…
— И Кепаала-Кулуп. Просто тогда я не задумывался, как далеко я иду. И дороги не помнил. Знал только, что больше оставаться нельзя.
Ларант замолк. Удостоверился, что его слушают, и продолжил.
— Я уже неделю каждую ночь пытаюсь вспомнить, как через пролив перебирался — ничего. Рачик помню, Айргегас тоже. Помню, сижу на указателе, камешек вытряхиваю и… и всё. Вот так.
— А чего мы тут ждём?— подал голос Теладас, — Вроде в сад собирались.
— Сейчас, ещё Тейс… а вот и она! Хороший улов.
— Улов хорош, да сеть дырявая. Меня ждёте?
— Да. Пойдёшь с нами?
— Ну, пошли.
Пузатые белые башенки Симунчана спрятались в небольшой долине сразу за городом и всегда считались его частью. Пять лет назад несколько хижин из Северного Отростка — того самого полудеревенского района, где в жуткой куче тростника, служившей когда-то домом, обитал Ларант — едва не подползли к храму. Сам градоначальник Тератак выезжал на место, разъяснял ошалевшим поселенцам (это были мохнатые и косноязычные беженцы из Манчуна), что здесь святые места и не следует помогать силам зла в их осквернении. Хижины убрали, а границу города обозначили аккуратным полукругом гранитных столбиков. Старика-манчунца, убеждавшего, что он отшельник и задумал здесь уединиться, повесили, как опасного еретика
Небольшой садик со священными мандаринами и агавами должен был, по замыслу, кормить местных служителей, но им хватало пожертвований, а в сад они ходили только прогуляться. Урожай не собирали. Он так и гнил на выложенных песчаником дорожках, знаменуя возврат к Природе и Естественности, пока привратник Итен — ветхий морщинистые старик, больше похожий на огарок свечи — не сдружился с Ларантом и не разрешил ему «кормиться понемножку с божественных пастбищ» (это, пожалуй, их любимая цитата из Книги Лумалинг — позже я приведу и другие).
Симунчан, как ни странно, был любимым местом Ларанта. Он пропадал там целыми днями и постоянно таскал туда своих друзей. Должно быть, там, в Кебонросе, он и вправду ненавидел пантеон, Книгу Лумалинг, беджайскую грамоту и холтагскую грамматику, но вся ненависть растерялась, вытекла в дорожных неурядицах, и остались только фрагменты знаний, ранящие, словно осколки разбитого зеркала, а ещё счастье — не ему подметать этот мраморный пол, не ему таскать тяжеленные медные кадильницы, не ему показывать прокажённым путь к очередной исцеляющей статуе.
«К нам змеи заползали, — в трёхтысячный раз рассказывал он, — большие-большие, почти как моя рука толщиной. Чешуя бирюзовая, шипы, и глаза, глаза… свернуться на балках и смотрят-смотрят-смотрят… а у меня верхняя полка, там ведь полки, как в казармах… Да ты слушаешь или нет?»
Но паренёк он неплохой, а всё перечисленное — даже не недостатки, а скорее неоценённые достоинства, вроде загадочных слов, которыми так любят обмениваться подмастерья-сапожники. К том уже сапожников у нас много, а Ларант в неизменно драных сандалиях один-единственный.
Вот и сейчас он сидит, свесив ноги в неизменных сандалиях, и о чём-то спорит Теладасом. Тот уже начал вертеться, подыскивая повод, чтобы оборвать разговор или хотя бы сменить тему. К счастью, подошла Учжанмас.
— Хороший улов, Учжанмас!
— Хороший улов, Тел. О чём речь?
Теладас посмотрел с ненавистью.
— Мы про вчерашний ураган говорили, — сказал Ларант, — Тот, на заливе. Такое сильный ветер, что все корабли на берег повыбрасывало.
— Вполне может быть. Когда буря, корабли часто выбрасывает. Там, волна поднимается, большая такая…
— Пага-Ралам.
— Она. И все корабли — хлоп, и уже на берегу. Некоторые перевёрнутые.
Ларант кивнул. Он уже отучивался от, пожалуй, самой омерзительной из учёных привычек — по любому поводу разражаться целыми гирляндами цитат и ссылок на труды авторитетных историков. Каждый раз, когда на него находило, Учжанмас начинало казаться, что он хочет не блеснуть знаниями, а выплеснуть их, выдавить всю эту дрянь из памяти, как давят гной из вздувшегося нарыва. Теперь, похоже, память почистилась и, если не будет повторного заражения, ещё через пару месяцев ему удастся войти в нормальную колею.
— Интересно, наших потрепало? Они вчера должны были отчаливать.
— Какие проблемы? Съезди в Бенкулу, поспрашивай. Там же не весь город смыло…
— Нет, — Ларант качнул шевелюрой — она у него чёрная, прямая и до плеч, — Далеко.
Учжанмас расхохоталась.
— «Далеко». А из Кебонроса разве ближе было? Через Полуостров, пролив, Мелинтан, Лубук…
— И Кепаала-Кулуп. Просто тогда я не задумывался, как далеко я иду. И дороги не помнил. Знал только, что больше оставаться нельзя.
Ларант замолк. Удостоверился, что его слушают, и продолжил.
— Я уже неделю каждую ночь пытаюсь вспомнить, как через пролив перебирался — ничего. Рачик помню, Айргегас тоже. Помню, сижу на указателе, камешек вытряхиваю и… и всё. Вот так.
— А чего мы тут ждём?— подал голос Теладас, — Вроде в сад собирались.
— Сейчас, ещё Тейс… а вот и она! Хороший улов.
— Улов хорош, да сеть дырявая. Меня ждёте?
— Да. Пойдёшь с нами?
— Ну, пошли.
Пузатые белые башенки Симунчана спрятались в небольшой долине сразу за городом и всегда считались его частью. Пять лет назад несколько хижин из Северного Отростка — того самого полудеревенского района, где в жуткой куче тростника, служившей когда-то домом, обитал Ларант — едва не подползли к храму. Сам градоначальник Тератак выезжал на место, разъяснял ошалевшим поселенцам (это были мохнатые и косноязычные беженцы из Манчуна), что здесь святые места и не следует помогать силам зла в их осквернении. Хижины убрали, а границу города обозначили аккуратным полукругом гранитных столбиков. Старика-манчунца, убеждавшего, что он отшельник и задумал здесь уединиться, повесили, как опасного еретика
Небольшой садик со священными мандаринами и агавами должен был, по замыслу, кормить местных служителей, но им хватало пожертвований, а в сад они ходили только прогуляться. Урожай не собирали. Он так и гнил на выложенных песчаником дорожках, знаменуя возврат к Природе и Естественности, пока привратник Итен — ветхий морщинистые старик, больше похожий на огарок свечи — не сдружился с Ларантом и не разрешил ему «кормиться понемножку с божественных пастбищ» (это, пожалуй, их любимая цитата из Книги Лумалинг — позже я приведу и другие).
Симунчан, как ни странно, был любимым местом Ларанта. Он пропадал там целыми днями и постоянно таскал туда своих друзей. Должно быть, там, в Кебонросе, он и вправду ненавидел пантеон, Книгу Лумалинг, беджайскую грамоту и холтагскую грамматику, но вся ненависть растерялась, вытекла в дорожных неурядицах, и остались только фрагменты знаний, ранящие, словно осколки разбитого зеркала, а ещё счастье — не ему подметать этот мраморный пол, не ему таскать тяжеленные медные кадильницы, не ему показывать прокажённым путь к очередной исцеляющей статуе.
Страница
1 из 13
1 из 13
