Житель руин

Огромное, раскидистое дерево, и довольно тонкая верёвка, сестрёнка привалилась к стволу, и кажется, что она просто отдыхает. Если подойти ближе, можно увидеть, что ноги совсем чуть-чуть не достают до земли, а руки прибиты к стволу гвоздями, так, словно на руки натянули короткие бурые перчатки.

Вечером, когда я уже ложился, дядя потребовал меня к себе. Принял в большой, очень холодной комнате, служившей кабинетом. Горели белые свечи.

— Ты помнишь что-нибудь из того, чему учился Тогда?

— Я всё забыл, как и было велено.

— Мы ничего не забываем. Теперь второй вопрос: ты знаешь, что нам грозит?

— То, что случилось с Техрой?

— Да, или что-то похуже.

— А как же наш мит-галаншан?

Дядя не ответил. Похоже, он был в том состоянии, когда слышишь только самого себя, словно младенец в утробе матери.

Маленький Всадник живёт на горе, которую так и называют — Гора Маленького Всадника. Правда, на всех официальных картах её зовут Пиком Белоснежного Закона, но никто из местных не держит у себя официальных карт. Закон един и вечен, рассеянный по всей земле, порой даже кажется, что он исчез — а Маленький Всадник живёт только на своей горе, но здесь, в переделах своей горы, он всесилен.

Его Гора — место священное. Когда-то там был храм или даже несколько храмов, а может ещё грандиозней — один храм, такой громадный, что когда его засыпало, получилась Гора. Все местные её знают, не раз туда ходили и всё равно там почти всегда пустынно, только змеи шныряют в траве. На вершине громадное святилище с мраморными перилами и короткой парадной лестницей, склоны затянуты почти нетронутым лесом и повсюду в этом лесу разбросаны крохотные надтреснутые алтари, загадочные карнизы и коротенькие, трёх-четырёхступенчатые лесенки из ниоткуда в никуда. По ним не поднимаются, а блуждают, потому что никакого плана и порядка во всём этом нет; но всё равно травинки не решаются прогрызть себе норки в щербатых камнях и деревья не рискуют ломать их корнями. Маленький Всадник любит прогулки и не любит церемоний.

На паломничество к Горе собирались с вечера, опустив все шторы и деликатно отослав вернувшегося мит-галаншана с какой-то смиреннейшей просьбой. Короба, охапки цветов… Позже, когда обычно ложились, дядя попросил меня к себе.

Почему-то встретились не в его обычном кабинете, а в другом, вообще в Изумрудной Башне. Башню красило только название; это была никому не нужная дозорная вышка, вокруг которой позже настроили Веленгу. Помню, из мебели в комнате было лишь окно с дорогим тяжеловесным переплётом из чёрного дерево и множество пыли всем по углам. Снаружи оно, должно быть, и выглядело нормально, но изнутри было ясно — здесь не живут уже лет двести.

Дядя стоял у окна. Прекрасный вид на лесистые горы медленно превращался в матово-голубой турмалин, пропускавший только слабое, призрачное сияние.

— Завтра мы отправляемся к Маленькому Всаднику. Ты попросишь его отвести от нас то, что навлекла на нас твоя мать.

Кажется, впервые за свою жизнь я почувствовал, что у меня под ногами разверзлась бездна. И в едком тумане моей матери, и в чистом горном воздухе Веленги были свои радости, печали, проблемы — но я сознавал своё место в мире, был собой и знал, что делаю, что следует. Ещё мгновение назад так и было — а теперь тень у меня под ногами превратилась в бездонную пропасть, и я понял, что НИЧЕГО не понимаю.

— Разве… мы будем говорить с ним не вместе?

Самронг развернулся — и таким я его запомнил на всю жизнь. Уже не дядя, не знатный военачальник и землевладелец, не человек — холодная, беспощадная деревянная статуя из Зала Предков.

— Маленький Всадник не любит официальных торжеств, — сказал он.

Следующий раз он заговорил со мной уже в полдень, у подножья мраморной лестницы. Гора Маленького Всадника нависала над нами громадной прохладной тенью.

Вернее, заговорил он не со мной, а обо мне. Заговорил с тётей. Должно быть, для этого он её рядом с собой и держал — вот так обращаться, чтобы поднапрячь нужные уши.

— Знаешь, Сом, мальчик, похоже, порядочно устал от нашего общества. Говорят, одиночество способствует общению с Невыразимым.

— Да, ты прав.

Мне разрешили отстать. Потом я подумал, что неплохо бы пробежаться по боковой лесенки вон да той треснувшей вазы… а потом увидел не менее интересную площадку, почти нетронутую грызунами-травинками…

Словом, очень скоро я оказался в одиночестве. Наши остались по ту сторону, я их даже не слышал. Я их не видел, я их не слышал и, что важнее, я о них не думал — слишком много вокруг было интересного. Плиты, чаши, столбики, керамические шары, бесчисленные лестницы — некоторые прятались в траве, крохотные, в две-три присыпанные землёй ступеньки — а ещё древние, мудрые деревья. кусты с громадными мясистыми листьями, усыпанная цветами трава — я никогда не думал.