Скульптор

На этот раз, обошлось без видений. Одна единственная минутка покоя, в этом царстве безумия. Сколько я спал, час, или день? Это не имело значения, главное то, что для меня это всего минутка блаженного покоя. Я пришел в себя, на этот раз чувствовал себя удивительно бодрым и отдохнувшим. Жажда куда-то ушла. Открыв глаза, я увидел доктора. Это был мужчина, средних лет, с благородными чертами лица. За его спиной стояли парень и девушка. Интерны, видимо. Доктор сидел на краю койки и что-то записывал в историю болезни.

— Док, что со мной? — нарочито бодрым голосом спросил я?

— Здравствуйте. Пока рано говорить, — сказал доктор, нахмурившись, не отрывая голову от истории болезни.

— А анализы, анализы пришли?

— Да.

— Что там, док? Говорите, не томите! — доктор нахмурился, встал и повернулся ко мне спиной.

— Мы подозреваем, что это бешенство, — он поднял лицо, оно было хмурое, как грозовая туча.

— Какое на хрен бешенство, Вы что, совсем рехнулись? Меня последнее время никто не кусал. В это мгновенье, шрам от укуса оставленный Юлей, предательски начал гореть.

— Нет, этого быть не может. Док, вы сможете меня вылечить? — врач обернулся, в его глазах блеснуло сомнение, и я знал, что он скажет, нет. Но он сказал

— Да, мы сделаем все, что можем, чтоб вылечить вас. Пока лучше отдыхайте. Ах да, вот еще кое-что. — Врач взял стакан и наполнил его водой, из графина, что стоял на больничной тумбе.

— Попробуйте выпить, — он протянул стакан мне. Я взял стакан в правую руку и тут меня пронзил озноб. В стакане переливалась мерзкая, прозрачная жидкость, она поблескивала на солнце, до боли в глаз.

— Док, что это?

— Вода. Можете выпить?

— Нет, это не вода.

— Ладно, не вода, лекарство. Выпить можете? — я поднес жидкость ко рту, и тут барабанная дробь пробежала по всему телу. Меня начало трясти крупной дрожью.

— Нет, док. Уберите, прошу вас, — заикаясь, прошептал я.

— Хорошо. А сейчас, мне пора, — он быстро сделал какую-то запись в истории болезни и направился к двери, жестом приказав интернам следовать за ним.

— Выздоравливайте, — сказал он, уходя и захлопнув дверь.

— Док врет, и ты сам себе врешь, — раздался голос откуда-то из-за поля зрения.

— Тебя не вылечат, а для интернов, ты лишь пособие. Не правда ли, Максим? — у стены стоял он, мой незримый для окружающих спутник. Он нахлобучил свою гадкую шляпу на лоб так, что из-под нее виднелась лишь улыбка.

— Еще немного, самую малость и я совсем перестану уходить. Ты рад?

— Да чтоб ты сдох, тварь бесчеловечная, — процедил я сквозь зубы.

— Ай, малыш, как тебя несет. Со мной, точно ничего не произойдет. А вот на твой счет, у меня большие сомнения. Кажется, когда ты был ребенком, тебе рассказывали родители, про эту болезнь, когда ты тискал бездомных дворняг?

— Да, что-то припоминаю, — произнес я, пытаясь воскресить в памяти заветы отца, по поводу бездомных животных. Ничего не выходило. В голове всплывали лишь обрывки фраз «Водобоязнь» и «Если она тебя укусит, ты умрешь», мой отец не слишком любил церемониться с объяснениями.

— О, мой маленький друг, даже ты был ребенком. Скажи мне, где было твое сострадание, когда ты истязал тех девушек?

— Это было ради высшего блага, ради моего искусства. Только искусство способно пронести красоту через века. Тебе этого не понять, ты всего лишь галлюцинация.

— Почему же? Я тебя прекрасно понимаю. Искусство, всегда прекрасно навивает романтическое настроение, или наоборот, ужас. Считай меня тоже, человеком искусства. Ах да, прошу прощения, оговорился. Галлюцинацией от искусства, я думаю, так будет несколько проще для восприятия.

Таламус громко театрально захохотал. Звук Его смеха пробирал до костей и ласково обволакивал трепещущее в груди сердце стальным холодком.

— А теперь отдыхай. Ведь представление начинается! Искусство, высшая цель! — Сказал он и затих. Сегодня он больше не говорил со мной. А его призрачный силуэт казалось, притаился у стены, недвижим и безмолвен, но он был там, я чувствовал терпкий запах его сигары.

Шли недели, мне становилось хуже. Таламус уже не уходил, он был всегда рядом. И каждый день, когда я засыпал в этой холодной больнице, насквозь провонявшей антисептиками, я слышал щелчок пальцев. Этот хмырь, вновь и вновь щелкал своими пальцами, когда я засыпал и просыпался. По нему было видно, что он наслаждается каждым мгновением моего плачевного состояния. Несколько раз, у меня были приступы. Стало очень тяжело на что-то смотреть. Глаза будто отказывались подчиняться, и начали отниматься ноги. Все это время я не вставал, врачи привязали меня к койке, чтоб во время очередной судороги, уберечь меня от перелома. По нужде я ходил под себя, в холодную стальную утку, которую медсестра не слишком то и спешила менять.