Похороны зеркала

Но двор храма был тих и холоден, все двери заперты наглухо, никто из магов не захотел проститься с ним. Что ж, после слов Лян Аина это не казалось странным: вон и дорожка от двери его каморки и до самых ворот выложена старыми ценовками — чтоб не топтал уходящий священную храмовую землю своими нечистыми ногами. Янмин осторожно свернул одну ценовку — ту, что казалась поновей — и сунул за пазуху: в дороге ведь не раз придется ночевать на земле. Затем он выпрямился и проглотил подступивший к горлу комок. Путь его лежал в города…

— Не в города, а в город, дубина… — голос Петера казался уничтожительно насмешливым, и длинный Михаэль втянул голову в плечи, услышав его. — «Я уеду в города»… — ну прямо фраза из романа. Это из-за того, что местные убили нашего пса, да?

— И из-за этого тоже… — Михаэль говорил медленно, точно раздумывая над каждым словом.

— Ну а еще-то из-за чего? Подумаешь — убили собаку… Вибе уже сообщил «драконам» — теперь этих ячменорастителей прошерстят основательно, я думаю…

Михаэль поднял голову.

— Они ведь не просто убили … Все как-то странно — отрезали голову. Зачем?

Петер рассмеялся, хотя смеяться совсем не хотелось: брала злость на Михаэля с его причудами.

— Обыкновенное хулиганство. Хотят, чтоб мы прекратили раскопки и убрались отсюда.

— Ты видел труп? — спросил вдруг Михаэль.

Петер пожал плечами.

— Чей, собачий что ли? Ну видел — а что тут такого? Брось, Михаэль, ну дури, ты же археолог! У тебя что, никогда не было конфликтов с местными жителями?

— Были, конечно. В Хакасии в меня кидали лом — окажись он на сантиметр ниже — угодил бы прямиком в солнечное сплетение… В Мексике жгли рядом с палаткой салтах — знаешь, такая ядовитая трава? — Петер кивнул. — А в Гоби…

— Ну? Столько повидал — и убираешься с раскопок из-за какой-то собаки. — Петер легонько похлопал Михаэля по загорелой шее.

— Не только из-за собаки, Петер… Просто… там, где я работал раньше, все было… как-то понятно, что ли: меня хотели убить — и я думал, как сделать так, чтобы этого не случилось. А голову не просто отрезали — ее отсекли одним четким, продуманным ударом — как будто машина для резки колбас поработала. Я осматривал труп Начальника — он нигде не поврежден, хотя все вокруг было буквально залито свежей кровью. Вывод один — голову отрубили живому псу — живому, а не мертвому, как решили вы все. И куда потом делась голова собаки — мы же ее не нашли. На обычное хулиганство явно не тянет. К тому же… может, ты станешь смеяться, Петер… мне снятся здесь дурные сны. Я не могу тебе рассказать: наутро почти не помню их, но весь день потом хожу… точно что-то давит на меня изнутри.

— Ну ты даешь, Михаэль… — Хайнен достал платок и принялся вытирать потный лоб. — Ну какому археологу во время раскопок не снятся дурные сны? Про это же одних баек придумано больше, чем у тебя волос на голове…

Да… придумано. Но… здесь что-то не так, Петер, поверь мне.

— Верю… — Петер достал сигареты. — Иди, Михаэль, отдохни: по-моему, ты перетрудился. В пять — смотри, будь у меня на месте… Если ты решил организовать поминки по Начальнику — организовывай, только не в рабочее время…

Оставшись один, Петер закурил и задумался — как странно, бестолково выходит все на этих раскопках, с самого начала претендующих на то, чтоб стать мировой сенсацией. Теперь вот бездельники — репортеры зачастили сюда, как мухи к дынной корке: им-то что? Им покажи отрытую кружку столетней давности — и она тотчас будет сенсацией: в этом смысле профессии журналиста и археолога противоположны, первые ищут необычное в обычном, а вторым, напротив, приходится поневоле видеть в необычном самые обыкновенные, будничные вещи. Посмотрели — уехали, а здесь — по вечерам с болот приходит склизкий туман, а ночами орут в степи, за холмом, какие-то птицы — не то ястребы, не то беркуты — что им не спится, спрашивается? Петер злился — на себя и на всех. Конечно, в словах Михаэля была какая-то доля правды: дурные сны в последнее время действительно донимали всех — и Петера тоже. Они не были страшными — эти сны, в них ничего не происходило, не являлись с предсказаниями разных бед мертвецы и чудовища, в них вообще не было никого и ничего — только тьма, пустота, затхлый воздух и запах мокрой земли…

Но история с собакой на этом не закончилась — к великому удивлению Хайнена, который привык думать, что все в мире заканчивается со смертью. Собственно, так думал не он один, а все, кто принимал участие в раскопках — иначе нельзя, просто невозможно, работать археологом. Может быть, этот чудик Кир и думал иначе — но на то он и чудик: поругался с Вибе, занимается какими-то высосанными из пальца исследованиями, говорят, даже стихи крапает на досуге — что с такого возьмешь? Между прочим, он-то, кажется, больше всех испугался, увидев собаку.