Матушке-Луне — Посвящение...
Добавить в моё избранное
343 мин, 22 сек 6670
Матушка-Луна! Матушка-Луна!
Посмотри-ка на нас у себя из окна!
Как мы бредём сквозь затмений круги.
Как мы горим, хоть не видно ни зги.
Как мы лопаем, спим и просто живём,
Запиваем свой хлеб закатным вином,
Плюёмся, смеёмся и плачем насквозь…
Тебе там не скучно среди всех этих звёзд?
Тебе там не скучно среди всех этих звёзд?
Звёзды как гвозди: каждый держится сам.
Их голоса нам не по зубам.
Плюются кометами, пугают собак,
Земля под ногами как сжатый кулак.
Деревня замолкла, за лесом пальба,
Наутро там дым и он хочет сюда,
Какие-то тени приходят к нам в сад,
Но не говорят, нет, не говорят.
Но не говорят, нет, не говорят.
Матушка-Луна! Матушка-Луна!
Это просторы — они как стена!
Тебе холод не страшен — ты в нём живёшь.
Ты не белка, не галка и даже не ёж.
А мы в темноте, когда ты высоко.
А мы в тесноте, когда ты далеко.
Ругаемся смехом и плачем, любя,
И всё же не выжить нам без тебя.
И всё же не выжить нам без тебя.
И всё же — как выжить нам без тебя?
Предисловие для своих
Однажды мне привиделся человек в обтрёпанном старом пальто, который идёт по узкому, напоминающему ущелье проходу между двумя домами, склонив голову и стараясь не наступать в лужи. Шляпу он держит в руке и можно разглядеть, что он довольно стар и измучен, но всё-таки ещё весьма крепок и уверенно держится за своё обычное дело. Нельзя сказать, насколько это дело легально, но очень похоже, что оно принесло ему какие-то сбережения и впридачу окончательно разочаровало во всём, что как-то связано с человеком.
За проулком — тесный дворик, стиснутый домами, заборами и, словно куполом, накрытый тенью громадного раскидистого каштана — каштан этот, разумеется, не благородный, а конский, с зелёными плодами и крупными несъедобными ядрами/ Много лет спустя их будут высаживать в больших городах, чтобы очистить воздух от выхлопных газов.
На каштане, в листве, куда можно вскарабкаться по небольшой лесенке, живёт хозяин двора, которому и принадлежат все окрестности. Он помешан на химии и уже почти не спускается на землю. Весь двор — собственность этого странного высохшего человечка, в том числе и маленькая красного кирпича халупка, где ютится наш герой. Внутри халупки одна-единственная комната с тусклым окошечком, столом и кроватью; по размерам она едва ли больше тюремной камеры. Там наш герой ужинает и спит, даже во сне не переставая обдумывать какие-то детали очередной сделки. Покупателей и посредников не принимает в своём доме никогда.
Соседи ему незнакомы, с ними он только здоровается. В двухэтажном доме с рухнувшей задней стеной живёт вдова каменщика с двумя сыновьями, шестнадцати и восемнадцати лет. В сарайчике (в деревнях такие стоят на каждом подворье; крестьяне складывают туда косы) — крошечный старикашка, вечно бурчащий о каких-то сокровищах и при этом исправно вносивший за аренду. Дальше, в другой половинке двора, позади двух сдвинутых сарайчиков, куда уже не доходит тень каштана и дома понарядней, низкорослая голосистая девица из оперы снимает один этаж двухэтажного особнячка с мозаикой возле входа. Особой известности она не стяжала, поёт исключительно в хоре, а чаще просто танцует вместе с полусотней друг Пастушек и Горожанок. Любит печёную картошку и сама же её и выращивает в бывшем цветочном вазоне. По поводу цветов говорит, что «глаза я накормлю и на работе». К тому же весьма гордится своей независимостью и нередко спала на полу, уступив кровать подруге, которую опять выгнал любовник.
Прочих обитателей (иные из них заселялись только на неделю-другую) можно даже и не пытаться запомнить, потому что на самом-то деле дворик самый обычный и вокруг можно увидеть не меньше полусотни таких двориков, столпившихся в целый райончик, не имеющий, впрочем, общепризнанного названия. Трущобным, кстати, его не считают. Это так, преддверие, нечто вроде трамплина, крошечный закуток для тех, кто приехал завоёвывать город, но не скопил пока на собственное жильё. Двор с Каштаном считается здесь одним из самых дешёвых и непрезентабельных, даже старенький доходный дом на другой стороне улицы выглядит по сравнению с ним весьма франтоватым и зажиточным.
Нашего героя, однако, престиж интересует мало — его дела лежат в одной плоскости, жильё в другой, еда в третьей, а сам он не существуют уже нигде, наглухо завёрнутый в одну и ту же утомительную паутину повседневных тревог и привычек. Сорок лет жизни — достаточны срок, чтобы больше ни на что не надеяться. Но в тот момент, когда он мне привиделся, над ним всё-таки сгущаются беды и закат, заблудившийся между домами на другой стороне улицы, окатывает его спину и плечи тревожным багровым заревом. И даже там, дома, в знакомой темноте, он чего-то или кого-то боится — кого?
Посмотри-ка на нас у себя из окна!
Как мы бредём сквозь затмений круги.
Как мы горим, хоть не видно ни зги.
Как мы лопаем, спим и просто живём,
Запиваем свой хлеб закатным вином,
Плюёмся, смеёмся и плачем насквозь…
Тебе там не скучно среди всех этих звёзд?
Тебе там не скучно среди всех этих звёзд?
Звёзды как гвозди: каждый держится сам.
Их голоса нам не по зубам.
Плюются кометами, пугают собак,
Земля под ногами как сжатый кулак.
Деревня замолкла, за лесом пальба,
Наутро там дым и он хочет сюда,
Какие-то тени приходят к нам в сад,
Но не говорят, нет, не говорят.
Но не говорят, нет, не говорят.
Матушка-Луна! Матушка-Луна!
Это просторы — они как стена!
Тебе холод не страшен — ты в нём живёшь.
Ты не белка, не галка и даже не ёж.
А мы в темноте, когда ты высоко.
А мы в тесноте, когда ты далеко.
Ругаемся смехом и плачем, любя,
И всё же не выжить нам без тебя.
И всё же не выжить нам без тебя.
И всё же — как выжить нам без тебя?
Предисловие для своих
Однажды мне привиделся человек в обтрёпанном старом пальто, который идёт по узкому, напоминающему ущелье проходу между двумя домами, склонив голову и стараясь не наступать в лужи. Шляпу он держит в руке и можно разглядеть, что он довольно стар и измучен, но всё-таки ещё весьма крепок и уверенно держится за своё обычное дело. Нельзя сказать, насколько это дело легально, но очень похоже, что оно принесло ему какие-то сбережения и впридачу окончательно разочаровало во всём, что как-то связано с человеком.
За проулком — тесный дворик, стиснутый домами, заборами и, словно куполом, накрытый тенью громадного раскидистого каштана — каштан этот, разумеется, не благородный, а конский, с зелёными плодами и крупными несъедобными ядрами/ Много лет спустя их будут высаживать в больших городах, чтобы очистить воздух от выхлопных газов.
На каштане, в листве, куда можно вскарабкаться по небольшой лесенке, живёт хозяин двора, которому и принадлежат все окрестности. Он помешан на химии и уже почти не спускается на землю. Весь двор — собственность этого странного высохшего человечка, в том числе и маленькая красного кирпича халупка, где ютится наш герой. Внутри халупки одна-единственная комната с тусклым окошечком, столом и кроватью; по размерам она едва ли больше тюремной камеры. Там наш герой ужинает и спит, даже во сне не переставая обдумывать какие-то детали очередной сделки. Покупателей и посредников не принимает в своём доме никогда.
Соседи ему незнакомы, с ними он только здоровается. В двухэтажном доме с рухнувшей задней стеной живёт вдова каменщика с двумя сыновьями, шестнадцати и восемнадцати лет. В сарайчике (в деревнях такие стоят на каждом подворье; крестьяне складывают туда косы) — крошечный старикашка, вечно бурчащий о каких-то сокровищах и при этом исправно вносивший за аренду. Дальше, в другой половинке двора, позади двух сдвинутых сарайчиков, куда уже не доходит тень каштана и дома понарядней, низкорослая голосистая девица из оперы снимает один этаж двухэтажного особнячка с мозаикой возле входа. Особой известности она не стяжала, поёт исключительно в хоре, а чаще просто танцует вместе с полусотней друг Пастушек и Горожанок. Любит печёную картошку и сама же её и выращивает в бывшем цветочном вазоне. По поводу цветов говорит, что «глаза я накормлю и на работе». К тому же весьма гордится своей независимостью и нередко спала на полу, уступив кровать подруге, которую опять выгнал любовник.
Прочих обитателей (иные из них заселялись только на неделю-другую) можно даже и не пытаться запомнить, потому что на самом-то деле дворик самый обычный и вокруг можно увидеть не меньше полусотни таких двориков, столпившихся в целый райончик, не имеющий, впрочем, общепризнанного названия. Трущобным, кстати, его не считают. Это так, преддверие, нечто вроде трамплина, крошечный закуток для тех, кто приехал завоёвывать город, но не скопил пока на собственное жильё. Двор с Каштаном считается здесь одним из самых дешёвых и непрезентабельных, даже старенький доходный дом на другой стороне улицы выглядит по сравнению с ним весьма франтоватым и зажиточным.
Нашего героя, однако, престиж интересует мало — его дела лежат в одной плоскости, жильё в другой, еда в третьей, а сам он не существуют уже нигде, наглухо завёрнутый в одну и ту же утомительную паутину повседневных тревог и привычек. Сорок лет жизни — достаточны срок, чтобы больше ни на что не надеяться. Но в тот момент, когда он мне привиделся, над ним всё-таки сгущаются беды и закат, заблудившийся между домами на другой стороне улицы, окатывает его спину и плечи тревожным багровым заревом. И даже там, дома, в знакомой темноте, он чего-то или кого-то боится — кого?
Страница
1 из 94
1 из 94
