Хозяин Большого Каштана

Стена щербатая, словно под заказ, однако добраться до флагштока оказалось совсем непросто. Серебристая трубка так и дребезжала под лапками — спасибо, хоть скобы держались.

Непонятное пятнышко оказалась крохотным лоскутком ткани, плотным и влажным, словно нераскрывшийся бутон. Пока можно было разглядеть только пунцовый фон, непонятный золотистый контур в середине и мягкий жёлтенький пушок по краям.

Узнав об этом, Будённый покачал головой и моргнул рубиновыми глазами.

— Через дня четыре он раскроется как полноценный флаг. С гербом и бахромой.

— А потом?

— Придёт тот, чей герб будет на флаге, и попытается занять город. Ты что-то хочешь спросить?

— А как они его… ну, вырастили?

— А как выращивают Яйца Зябликов? Их никто не выращивает. Они сами растут.

— И что, пока оно не вырастет, мы так и не узнаем…

— Это Айрон, — Будённый развернулся к своему бункеру, прогрохотал по ступенькам и зашагал где-то в глубинах, которые Эразм так и не рискнул залезть.

— Как ты узнал?

Ответа не было.

На серой стене бункера, достаточно высоко, чтобы было видно с улицы, висит пятнистая от ржавчины табличка. Чёрными буквами по белой краске, на диво чётко и тщательно: «БУДЁННОГО 26». Случалось, Эразм задумывался — который из Буденных первичней и существуют ли Будённые Двадцать Четвёртый, Двадцать Восьмой или Восемьсот Девяносто Пятый?

Сегодня думать было некогда — Буденный собирался на битву. Из подвалов поднялся рогатый боевой конь АГР7 вер. Б, отлитый, казалось, из цельного чугуна; седло его топорщилось пулемётами, а с правой стороны подмигивал ацетиленовый крис, вскрывавший железобетон, словно булочку. Эразм еле-еле успел закончить с машиной и всё утро носился с маслёнкой, смазывая всё, что могло сказаться на мобильности.

— Спасибо тебе, — наконец, сказал Будённый, — Сейчас мой долг — отблагодарить тебя и, к величайшему счастью моему, я знаю, чего ты хочешь больше всего на свете. Я скажу, откуда я узнал про Айрона.

Эразм так и замер с полуоткрытым ртом. Железобетонная проницательность Двадцать Шестого и вправду могла раздавить.

Далеко-далеко — на мосту? наверное… — загрохотало и заревело в двести тысяч раз громче, чем прежде. Задрожал асфальт, затрепетали стены, задребезжала вывеска…

Будённый дождался, когда стихнет, и сказал всего одно слово:

— Радиолокация.

Всхлипнули и распахнулись ворота. Будённый выступил на мостовую, свернул, и двинулся навстречу грохоту. Много позже, когда одинокий всадник уже почти растворился в сером желобе улицы, вокруг него замелькали, стягиваясь, мутные тёмные пятна.

Это были Тени. В той битве они сражались на его стороне.

Грохот, грохот, грохот. Жаркий и фыркающий грохот взрывов, сухой и удушливый разрушений, железное «га-га-га» световых пулемётов и ещё десять тысяч иных грохотов: плачущих, стонущих, отчаянных, бессмысленных, глупых, вездесущих, звенящих и несуществующих. Спёртых, вонючих, презирающих, оскорбительных. Провальных, обвальных, застигающих и пугающих. Вездесущих.

Вечером Эразм взобрался на Вышку. Вся конструкция ходила ходуном, а один прожектор уже начал крениться. Чувство было, словно оседлать флюгер.

Битва шла огромной дугой по всему фронту — от Парка и до Газонокосилки. На два-три квартала вглубь были только чёрный дым, руины и грохот, и только возле Второго Железного мигал крошечный маячок.

Площадь затянуло дымом, флага было не разглядеть.

Эразм вернулся к машине и стал наводить последние штрихи. Двигатель, трансмиссия… карданный вал вроде держится. Он вылез наружу, и лишний раз осмотрел её со всех сторон. Вид опрятный. Может, даже ездить будет.

Сидение водителя прогнулось, но выдержало — кожа была на редкость добротная. Ключ повернулся без проблем, за годы в скважине зажигания он успел срастись с ней в единое целое, а вот педали смущали: на рост хорька они рассчитаны не были и пришлось их поднимать искусственно и связывать с прежними рычагами при помощи изощрённого механизма. Ну да ладно, в инженерный свой гений он верил всегда.

Грохот отступил, раздавленный рокотом ожившего мотора. Эразм вдавил газ, врубил первую передачу и почувствовал, что трогается с места. В самый последний миг он крутанул руль, увернувшись от кирпичного столба, и выехал в ворота, подпрыгивая на растресканной мостовой и весь счастливый и пьяный от внезапной свободы. Потом вывернул на улицу и затрясся, с трудом удерживая автомобиль на дороге. Войны больше не было, она бурчала где-то за спиной, ненужная и неинтересное.

На большом перекрёстке он с лёгкостью вписался в поворот и загрохотал по широкому проспекту до Моторного. И слева и справа тянулись всё такие же пустые дома с лопнувшими окнами и осевшими стенами, но тоски они больше не наводили.

В конце-то концов, техника не вечна, да и человек тоже — нет ведь больше людей… но находчивость?