Хозяин Большого Каштана

Сегодня, кажется, выходной… да, точно. В Семинарию можно не идти, а рынок открыт. Можно на рынок сходить, меня там давненько не видели.

Рынок — это скопище деревянных навесов, давно потемневших под бесконечным дождём. Под ними нахохленные чёрные торговки, похожие на мокрых ворон, яблоки, редька, свёкла, мясо, прикрытое ветошью от влаги… огурцы в кадушках и квохчущие куры в плетёных клетках. Народу полно, все что-то выбирают и уносят в здоровенных заплечных мешках.

Керенга возвращается с корзинкой, тщательно замотанной белой тряпочкой. Возле ворот жмётся кто-то очень знакомый. Серый плащ, перешитый из мешка для муки и капюшон…

— Рима!

— Керенга, наконец-то! Я уж думала, ты растаяла…

Они сидят на ящиках под каким-то навесом. Где-то совсем рядом из прохудившегося желоба хлещет вода.

Под белой тряпочкай оказываются абрикосы — полная корзинка великолепных медово-жёлтых абрикосов. Их и едят, шпуляясь косточками в лужи.

— Слушай, — говорит Рима, — У меня к тебе дело.

— Что такое?

— Можно у тебя переночевать?

Керенга едва не давится. Не то, чтобы нельзя, но… непонятно! Рима — служительница, их жалованье со стипендией не сравнишь, и жильё им полагается казённое. Неужели потолок протекает?

— А… зачем тебе?

— Меня из города выгоняют.

— Что?!— Керенга чуть не подпрыгнула.

— Весь штат Южного изгоняют из города.

— За что?

— Кто его знает… В указе этого нет. Там только «превратившие Южный в рассадник зла и ненавистей»…,

— Пока не вернусь, лежи здесь. На улицу не ходи, хозяйка всё замечает.

Керенга открыла сундучок и стала переодеваться в чёрное платье с серебряным воротником — парадное одеяние для всех семинаристов Северного.

— Послушай, Керенга, — Рима лежала на её кровати, и, не мигая, смотрела на потолок, — Как думаешь, что такое отчаяние?

— Ты это к чему?

— Просто. Что есть отчаяние? Я помню, никогда его не понимала, хоть оно и в списке злых дел, потому что чувствовала никогда. Сейчас вот чувствую, но всё равно не понимаю.

— Объясни.

— Не знаю, не знаю… Лежу вот на кровати, знаю, что бумага подписана, ничего не изменишь. Как в пустоту рухнула. Никого уже не надо, ни друзей, ни тех, кто просто рядом был. Нужно одно — чтобы всё это кончилось.

— Неправда, — Керенга качает головой, — Это неправда. Когда отчаешься — только близкие и остаются. А всё прочее теряет всякое значение. Поверь, я знаю.

— Откуда?— всё тем же бесцветным голосом.

— Откуда?— Керенга вздохнула и потопала сапожками, стряхивая налипший песок, — Оттуда, что сама давно отчаялась.

Когда за ней закрылась дверь, Рима решила всё-таки умыться. Вдруг полегчает.

Со стоном поднялась, заковыляла в угол и едва не опрокинула аккуратную бронзовую ванночку с дождевой водой. Ванночка стояла на длинной резной ножке и что-то очень сильно напоминала.

Ах да, чаши из прихожей Семинарии. В прошлом году там всё перестраивали, а чаши раздали лучшим ученикам, злых дел — Северным, а добрых — Южным. Она уже закончила, ей не полагалось, а вот Керенга отхватила. Если опустить руку и пошарить дно, можно нащупать значок, это дело олицетворяющий.

Так, так, так. Пальцы шарят под водой, словно по иному миру. Ага, вот ромбик, а на нём… кружочек, и ещё кружочек… как-то странно они, что это за символ такой? Добрые дела она помнит хорошо, любой знак сходу, а вот этот злые как-то позабылись… алчность, ненависть, несдержанность… и ещё какой-то, со змёй вокруг солнца…

Символы бегут и пропадают, выскальзывая из памяти и завиваясь в ней неразличимой сверкающей лентой.

Она сдаётся и открывает глаза. Но света слишком мало, вода кажется абсолютно чёрной, чернее даже, чем парадная мантия Северных.

И тут Рима чувствует, что плачет навзрыд.

Вернувшись с неудачной аудиенции, она застаёт Риму спящей и сворачивается на полу. Снова она видит Абсолютного Убийцу — он как раз наткнулся на след, тоненький след ящерицы, и сейчас преследует её, быстрый и ловкий, как недобрая весть. Огибает гранитную скалу, склоняется над валуном, обнажает нож и тут же его прячет. Ящерица давным-давно издохла, от неё остался только сморщенный комок жёлтой кожи.

Абсолютный Убийца сразу теряет к ней интерес. В небе над ним всё те же два солнца.

Риму казнят на рассвете. Дождь и не думает успокаиваться, эшафот приходится накрыть навесом. Сразу после казни директор Семинарии велит Керенге зайти к нему на пару слов

— Вы её защищали, — говорит он, — и принимали у себя дома. А это — преступление, как по законам земным, так и по законам небесным. Поэтому, принимая во внимания вашу отличную учёбу и примерное поведение, — он пожевал губами, — я склонен вас простить. Но назначение вы получите не в город, а в провинцию, причём на самую низкую должность.