Хозяин Большого Каштана

На одном выдохе Авенамчи взлетел по ступенькам, распахнул тяжёлую дверь, влетел во внутренний дворик, ещё дверь, вестибюль — а звон уже вкатывался на брусчатку, он тоже умел распахивать двери и теперь, наверное, его можно было разглядеть, обернувшись, в яично-жёлтом отсвете их окон, если обернуться, но времени на это не оставалось. Нужно было отыскать оружие, любое, какое угодно, должно же здесь какое-то заваляться, пусть даже ржавое, сломанное, устаревшее, и он побежал вверх по лестнице, свернул в коридор (звон вкатился в вестибюль, размножившись на миллиард колючих стекольчатых отголосков) пронёсся по знакомо-незнакомого коридору, ворвался в кабинет, единственную освещённую комнату во всём замке — и увидел, что звон его всё-таки опередил.

IX

Девушка сидела на столе, поставив ноги на сиденье кресла. Её лицо напоминало все лица сразу, а на платье опадали разноцветные лепестки.

— Ого, — сказала она и дёрнула кончиком носа, — Так это ты — новый наследник?

— Да, я, — сказал Авенамчи, прикидывая, куда бы сесть, — Я бы предложил тебе чаю, но он закончился.

Они помолчали, пытаясь подобрать слова.

— Дело-то вот в чём, — девушка сдвинулась, как бы уступая ему место, — Этот дом, — он, вообще-то, на границе стоит, поэтому так и шатается. Половина здесь, половина там, у меня, в стране, где в реках чёрная вода, а мысли разводят, как кроликов. Старый барон ведь так и не решил, кто он, и откуда.

Она достала откуда-то яблоко и подала его Авенамчи.

— У тебя, надеюсь, нет фантазии вступить со мной в брак, чтобы дом стал общим?

— Ну… нет. Если ты не хочешь.

— Вот и здорово. Разрежь и съешь половину. Так мы разделим имущество.

— А если сливать имущество?

— Тогда нужно соединять половинки разных яблок.

Авенамчи разрезал. Одна половина яблока была внутри чёрная, другая — белая. Белую он оставил себе.

Хрум!

… Проснулся он на пустыре и сразу понял, что что-то прошло не так. Прогнал из глаз сон, поднялся, вдохнул воздух и двинулся к реке. Место было дикое или пустынное, не осталось даже руин, и всё-таки чувствовалось, что здесь когда-то были люди. Словно по привычке зашагал он к реке и только на самом краю обрыва заметил, что вода в реке — чёрная.

«Интересно, — подумал он, созерцая чёрный поток и чудом сдерживая натиск стаи панических мыслей, — Интересно, а ей каково будет? Ей — у нас»…

Всеми забытый оркестр

I

Величайшим музыкантом нашего века я считаю Дашарского Мясника. За годы войны он сделал для музыки больше, чем все хористы, гитаристы, трубачи и тромбонисты, не говоря о тамбуринщиках. Они двигали музыку вперёд и прокладывали новые дороги — он же спас их от верной смерти и не дал дорогам зарасти.

Одно время мы работали вместе. Сейчас, мне не очень в это верится, а тогда, помнится, я не придавал этому особого значения. Искусство всегда незаметно.

Время было таким, что даже самую жуткую какафонию заглушала барабанная дробь истории. Ринды обогнули Тампу, шутя прорвали деревянные частоколы Гряды, перестреляли необученные ополчения, и сразу, не дожидаясь подкреплений, осадили Дашар. Спустя месяц караван с хлебом уже на подступах к гавани наткнулся на риндскую эскадру и превратился в гору битых досок. Утром их прибило к пляжу, а к вечеру не осталось и щепки — всё растащили на дрова. Похоже, нас осаждали всерьёз.

Что ели во время осады обыкновенные жители Анги, я писать я не буду — стыдно перед потомками. Скажу лишь, что когда риндов отбросили, всё подходило концу: гнилая труха пополам с отрубями, которую под видам зерна выдавали в Хранилищах, бродячие псы, довоенный бич города, листья со всех кустов, которыми зарастали городские пустыри и свалки… даже совестливые девственницы (тоже довоенные), украдкой делившиеся с такими же довоенными поклонниками тем, что удавалось выпросить наутро «с собой, домой, родителям».

Но мало кто помнит, что все восемнадцать месяцев осады всё было точно так же. Не было почти ничего, а то, что было, подходило к концу. Многие умирали от голода, а многие, что ещё удивительней — не умирали.

Многие умереть просто не могли. Кто-то должен был торчать в Совете, предлагая один за другим невыполнимые планы спасения города. Кто-то должен был убирать из гнилых переулков раздувшиеся трупы, чтобы было, куда упасть новым, кто-то должен был, наконец, защищать от откормленного противника осклизлые стены, которые тянулись от Торгового до Набережной. Простым солдатам разрешалась гибнуть — всё-таки война — но офицерам следовало выжить, чтобы, когда осада закончится, было, кого наградить или повесить. Они тоже не объедались, но могли доедать миску супа без страха, что она может оказаться последней.

Руанг появился на второй день весны. Кем и где он был до этого, как он пробрался через укрепления, никто так и не узнал — да никто и не спрашивал.