Добавить в моё избранное
343 мин, 22 сек 6757
Когда беда, горожане ведут себя как лесные звери во время паводка: все жмутся на одном островке и не смотрят, кто прикорнул под боком, хищник или добыча. Всем есть дело только до себя… нет до себя тоже никому дела нет, зато каждого волнуют бесчисленные собственные беды.
Беды шатались среди щербатых стен и кусали направо и налево. Дети давно привыкли есть картофельные очистки и спать под заиндевелой рогожей, старики смирились, что умереть придётся сейчас и потому жили как ни в чем ни бывало, а взрослые продолжали носиться по городу, перепрятывать дрова, скрываться от родственников — и всё из-за пучка укропа, головки лука или крошечной рыбки, которую, как потом окажется, съели ещё вчера. Зимой были драки из-за топлива и масла для светильником, потом снег подтаял, и началась грызня из-за мутной талой воды. Дети сосали хрупкие сосульки, с удивлением смотрели на обезумевших родителей, и им уже не хотелось взрослеть.
В полдень второго дня весны Руанг свернул подошёл к Третьей Комендатуре и без стука толкнул почерневшую за зиму дверь. Были у него подбитые мехом штаны, тёплая куртка, большой мешок с побелевшей от соли горловиной, гитара на кожаным ремне с подвешенными к грифу кастаньетами, бесформенная шапка с костяными шариками и роскошное ожерелье из круглых костяных бусинок. Вид угрюмый, но отнюдь не обездоленный.
Я запомнил его, потому что и сам тогда сидел в приёмной. За день до этого перед домом, чей стылый чердак неосторожно приютил меня на зиму, потеряла колесо и опрокинулась телега, на которой везли горючее масло для нашей катапульты. Билась вся улица, осыпавшаяся стена соседней булочной разошлась на боеприпасы, и когда уже ближе к вечеру цепь стрелков двумя залпами рассеяла подуставшую свору, на тротуаре осталась громадная подпалина, шестеро с проломленными черепами и чьё-то левое ухо. По этому делу я проходил единственным свидетелем и с самого утра протирал штаны на вонючей скамье, дожидаясь, пока позовут в канцелярию, а в животе медленно вращался крошечный буравчик голода. С собой я захватил старую потрескавшуюся калимбу и медленно-медленно, вслушиваясь в тончайшие созвучия, настраивал её, чтобы потом одним махом отвернуть все колки и начать всё сначала.
Мы заговорили. Похоже, о музыке. Не помню, о чём шла речь, но я уяснил, что ему нужны люди, чтобы получился небольшой оркестр. Я обещал достать. Кажется, всё.
Вышел перемазанный чернилами мальчишка с мохнатыми перьями за каждым ухом, и осведомился, не по моему ли делу явился Руанг.
Нет, вовсе нет. Он по делу Ганнона, если вы, конечно, о таком знаете.
Мальчонка сделал круглые глаза и сбежал. Мне тоже хотелось.
Ганнон был мелким офицером из гарнизона Третьей Башни. Бесцветный служака, годный только на то, чтобы передавать приказы вышестоящих. Однажды вечером он зачем-то отправился на склад и не вернулся. А утром в двух кварталах от склада, около заколоченной лавки нашли его тело. Зубы вырвали вместе с языком, а потом отхапали ноги.
По слухам, этот вообще-то обычный случай переполошил всю армию похлеще вялых атак обленившихся риндов. Конечно, солдатам, которые мокли на стенах, сжимая разбухшие древки копий, или бродили по улицам, гребя прохудившимися сапогами в лужах и натыкаясь на чёрные трупы, видом напоминавшие лопнувшие мешки с углём, а запахом кучи тухлого мармелада, было всё равно, но офицеров, бывших в городском мире настоящими небожителями, как ошпарило. Говорили, сам Требеллий, возглавлявший Третью Комендатуру, взял дело под свой контроль и велел докладывать лично ему.
И судя по крикам и топоту наверху, это была чистая правда.
(Словом, допрашивать меня сегодня уже не будут.)
Застонала под коваными сапожищами лестница, и показался огромный багровый Требеллий, очень похожий взбесившийся помидор. В первую очередь он начал орать и выдумывать казни для тех, кто это сделал, а когда закончил, спросил, что нам здесь нужно.
И Руанг заговорил. Говорил он, пожалуй, многовато, учитывая темперамент собеседника, но после каждой фразы соглашался и ссылался на самого же Требеллия, так что было совсем незаметно.
Да, оскорбление, вам нанесённое, невиданно, неслыханно и неисчислимо. Смыть его можно только кровью, причём выпускать медленно, переломав предварительно все кости и вывернув суставы. Оплёвывание, изнасилование, кратковременный террор в адрес мирного населения, пиры на развалинах, организованное безумие и всеобщая смерть, но прежде необходимо отдать своё должное мёртвым, пока они не протухли или пока расплодившиеся, несмотря на голодуху, мыши не отгрызли у них кое-что-нибудь ещё. Суровые боевые поминки, клятва на крови и сдержанная военная музыка, которая…
— Что можете обеспечить вы?— глаза Требеллия уже горели от чужой задумки.
— Оркестр!
Требеллий не говорил лишних слов. Он вообще толком говорить не умел.
— Да.
— Пошли, — сказал мне Руанг и мы вышли.
Беды шатались среди щербатых стен и кусали направо и налево. Дети давно привыкли есть картофельные очистки и спать под заиндевелой рогожей, старики смирились, что умереть придётся сейчас и потому жили как ни в чем ни бывало, а взрослые продолжали носиться по городу, перепрятывать дрова, скрываться от родственников — и всё из-за пучка укропа, головки лука или крошечной рыбки, которую, как потом окажется, съели ещё вчера. Зимой были драки из-за топлива и масла для светильником, потом снег подтаял, и началась грызня из-за мутной талой воды. Дети сосали хрупкие сосульки, с удивлением смотрели на обезумевших родителей, и им уже не хотелось взрослеть.
В полдень второго дня весны Руанг свернул подошёл к Третьей Комендатуре и без стука толкнул почерневшую за зиму дверь. Были у него подбитые мехом штаны, тёплая куртка, большой мешок с побелевшей от соли горловиной, гитара на кожаным ремне с подвешенными к грифу кастаньетами, бесформенная шапка с костяными шариками и роскошное ожерелье из круглых костяных бусинок. Вид угрюмый, но отнюдь не обездоленный.
Я запомнил его, потому что и сам тогда сидел в приёмной. За день до этого перед домом, чей стылый чердак неосторожно приютил меня на зиму, потеряла колесо и опрокинулась телега, на которой везли горючее масло для нашей катапульты. Билась вся улица, осыпавшаяся стена соседней булочной разошлась на боеприпасы, и когда уже ближе к вечеру цепь стрелков двумя залпами рассеяла подуставшую свору, на тротуаре осталась громадная подпалина, шестеро с проломленными черепами и чьё-то левое ухо. По этому делу я проходил единственным свидетелем и с самого утра протирал штаны на вонючей скамье, дожидаясь, пока позовут в канцелярию, а в животе медленно вращался крошечный буравчик голода. С собой я захватил старую потрескавшуюся калимбу и медленно-медленно, вслушиваясь в тончайшие созвучия, настраивал её, чтобы потом одним махом отвернуть все колки и начать всё сначала.
Мы заговорили. Похоже, о музыке. Не помню, о чём шла речь, но я уяснил, что ему нужны люди, чтобы получился небольшой оркестр. Я обещал достать. Кажется, всё.
Вышел перемазанный чернилами мальчишка с мохнатыми перьями за каждым ухом, и осведомился, не по моему ли делу явился Руанг.
Нет, вовсе нет. Он по делу Ганнона, если вы, конечно, о таком знаете.
Мальчонка сделал круглые глаза и сбежал. Мне тоже хотелось.
Ганнон был мелким офицером из гарнизона Третьей Башни. Бесцветный служака, годный только на то, чтобы передавать приказы вышестоящих. Однажды вечером он зачем-то отправился на склад и не вернулся. А утром в двух кварталах от склада, около заколоченной лавки нашли его тело. Зубы вырвали вместе с языком, а потом отхапали ноги.
По слухам, этот вообще-то обычный случай переполошил всю армию похлеще вялых атак обленившихся риндов. Конечно, солдатам, которые мокли на стенах, сжимая разбухшие древки копий, или бродили по улицам, гребя прохудившимися сапогами в лужах и натыкаясь на чёрные трупы, видом напоминавшие лопнувшие мешки с углём, а запахом кучи тухлого мармелада, было всё равно, но офицеров, бывших в городском мире настоящими небожителями, как ошпарило. Говорили, сам Требеллий, возглавлявший Третью Комендатуру, взял дело под свой контроль и велел докладывать лично ему.
И судя по крикам и топоту наверху, это была чистая правда.
(Словом, допрашивать меня сегодня уже не будут.)
Застонала под коваными сапожищами лестница, и показался огромный багровый Требеллий, очень похожий взбесившийся помидор. В первую очередь он начал орать и выдумывать казни для тех, кто это сделал, а когда закончил, спросил, что нам здесь нужно.
И Руанг заговорил. Говорил он, пожалуй, многовато, учитывая темперамент собеседника, но после каждой фразы соглашался и ссылался на самого же Требеллия, так что было совсем незаметно.
Да, оскорбление, вам нанесённое, невиданно, неслыханно и неисчислимо. Смыть его можно только кровью, причём выпускать медленно, переломав предварительно все кости и вывернув суставы. Оплёвывание, изнасилование, кратковременный террор в адрес мирного населения, пиры на развалинах, организованное безумие и всеобщая смерть, но прежде необходимо отдать своё должное мёртвым, пока они не протухли или пока расплодившиеся, несмотря на голодуху, мыши не отгрызли у них кое-что-нибудь ещё. Суровые боевые поминки, клятва на крови и сдержанная военная музыка, которая…
— Что можете обеспечить вы?— глаза Требеллия уже горели от чужой задумки.
— Оркестр!
Требеллий не говорил лишних слов. Он вообще толком говорить не умел.
— Да.
— Пошли, — сказал мне Руанг и мы вышли.
Страница
87 из 94
87 из 94
