Исцеление любовью

Отец не спеша разделся и сел в ванну.

— Иди к папочке, папочка помоет тебя — ласково произнес отец, и положил руки на края ванны…

— Вспомни — также тихо повторило эхо…

Она оглянулась — никого. Пустые скамейки и тьма коридора. Она пошла вперед. Тьма позади, там, откуда она пришла, и тьма впереди, там, куда она идет.

Нож! Она забыла нож.

(… похоронят тебя… )

— Черт! — на глазах выступили слезы — ей ох как не хотелось возвращаться. Особенно теперь, когда страшный шепот из глубины коридора становился все более громким, отчетливым. Что-то догоняло ее с каждой минутой. Что-то серое и желтое…

(часы пробьют — и маски долой… )

Шаг, еще шаг, быстрее, беги… — добежав до скамьи она подняла нож. Теперь обратно, бегом, задыхаясь, в напрасной попытке догнать, компенсировать упущенное время — лишние минуты жизни, несколько дополнительных мгновений бытия.

Двери, плакаты, квадраты линолеума, скамьи… Тяжелое дыхание, спадающие тапочки, непослушная пижама, норовящая запутаться в ногах…

Далеко впереди, она увидела, что коридор заканчивается огромной, двухстворчатой дверью. Надежда вспыхнула в ней с новой силой. Сжимая нож, как талисман, она, из последних сил, побежала к дверям. Коридор, казалось, растянулся в бесконечность. Она бежала, но огромная дверь, оставалась все так же далекой и недоступной. Серое и желтое, черное и красное (маски долой, и над всем воцарится красная… ), беги крошка, беги…

Прошла вечность, прежде чем она дотронулась до дверей, ощутила гладкую поверхность дерева, покрашенного белой краской. Она закрыла глаза и представила, что толкает дверь рукой — заперто! Ее воображаемый двойник воет, катаясь по полу, а из тьмы коридора, появляется доктор. Лампы на потолке тухнут, по мере его приближения, и коридор погружается в мрак, в котором лишь никелем поблескивает скальпель (жизнь — это сон… ).

Она толкнула дверь, заранее ожидая, что та не поддастся. Дверь нехотя, со скрипом открылась. В лицо ударил теплый влажный воздух, похоронная музыка (и дыхание смерти)…

Черное и красное…

Огромные резные перила, высокие ступени лестницы, широкий ковер. Все это великолепие опускалось вниз, в огромный бальный зал, с широкими арками, и огромными, украшенными старинной резьбой, напольными часами (и посмотри внимательно, крошка, кто стоит около часов… ) Пол — огромные черные и красные плиты из камня. На другой стороне зала она увидела выход — тяжелые, дубовые двери, подобные тем, которые она только что открыла.

Бальный зал, наполненный — она даже не могла подобрать нужного слова, не людьми, нет — карикатурами на людей. Исковерканные, обезображенные, с лицами (вернее тем, что от них оставалось) искаженными гримасами боли и страдания манекены. Они безучастно покачивались в такт музыке, безуспешно пытаясь создать иллюзию танца. Бал доктора Бо. Приглашенные гости, оркестр на галерке, терзающий смертной мукой свои неземные инструменты, главный гость (это будешь ты, милая… ), — не хватало пока только распорядителя бала — самого доктора.

Осторожно закрыв за собой двери, она остановилась перед лестницей. Что-то подсказывало ей, что этот ужас должен закончиться скоро, прямо здесь. Словно принцесса она спустилась по лестнице. И попала в ад…

Сосуды и нервы, висящие из кровоточащих обрубков рук, сочащиеся сукровицей и гноем пустые глазницы, внутренности выпадающие из распоротых и неаккуратно заштопанных животов, черепные коробки — вскрытые, и кое-как закрепленные на место ржавыми металлическими скобами. Бал маскарад. С широко раскрытыми от ужаса глазами, она ходила среди гостей чувствуя, как что-то в ней подымается из глубин, чтобы извергнутся изо рта мутными потоками рвоты.

Одна танцующая пара ненадолго привлекла ее внимание. Дама с голым лиловым черепом, и пучком седых, слипшихся волос на макушке, кокетливо украшенных розовым бантиком. Глаз, доверчиво свисающий из глазницы на тонкой ниточке нерва (другой отсутствовал вовсе), окровавленная усмешка, одиноко торчащими гнилыми зубами, похожими на пеньки. Кавалер одной рукой обнимающий партнершу (то, что осталось от другой руки, напоминало лохмотья), с которого полностью содрали кожу. Обнажившийся позвоночник бледной полосой выделялся среди окровавленных кусков плоти.

Она сглотнула. Рвотные позывы становились все сильнее и сильнее.

— Держись!

Его она увидела издалека — он стоял около часов (часы пробьют полночь, и… ). Высокий, худощавый, широкоплечий. В темных джинсах и белой майке — ее отец! Он пританцовывал, стоя на месте. В глазах было такое знакомое ей отсутствующее выражение. Белизну майки немного портили окровавленные внутренности, вывалившиеся через разрез, сделанный чем-то острым. Одной рукой он придерживал их (в самом деле — нельзя же танцевать, наступая на свои кишки… ), другой привычно теребил пряжку ремня.