Добавить в моё избранное
28 мин, 59 сек 18299
Наступил полдень, время сделалось тягучим, как патока и хотелось просто лежать на земле, сложив руки под голову и наблюдая сонный и ленивый ход собственных мыслей: надо бы поймать ещё рыбы, ведь нужно что-то есть и сегодня,, и завтра, и через три дня; но много ловить — зачем? ведь солить он всё равно не умеет, а при такой рыбалке лучше всего хранить рыбу в речке, где она даёт приплод и резвится в подводных зарослях, ведь наловить вкуснейший обед можно за четыре плевка или два поцелуя… а ужин… а ужин как-нибудь после. Мысли свернули в другое руло и ушли, словно просочившись сквозь грунт, и вдруг обнаружилось, что он служит на небольшой заставе на пустынной каменистой дороге, что тянулась между холмов того края, где стоит вечная бесприютная осень. Застава размещена в небольшой низенькой башенке, встроенной прямо в склон холма, а напротив, на всю ширину дороги, нет ни цепи, ни шлагбаума. Проезжих и путников очень мало, все они хитрые тёртые люди с глазами, что раскусывают человека, словно орех; отчаянные контрабандисты, обгоревшие на горьком солнце гиблых болот, где ловят рыбу с человеческими ладонями-плавниками. Он что-то говорит этому сброду, куда-то им указывает, но у него нет и крошки уверенности в том, что они подчинятся его указаниям или хотя бы дослушивают их до конца. Целыми днями — а ночей здесь нет — просиживает он за пятнистой от чернил конторкой, напоминающей карту несуществующих мест, на одной-единственной табуретке и даже не оглядывается, потому что знает прекрасно — больше в комнате нет ничего.
Соседние два помещения охвачены всё тем же тошнотворным запустением. На полу кучи стружек и мусора, в самой глубокой и дальней есть грубые полки из даже неструганного дерева (он замечал, под древесиной прыщи, и даже пробовал их давить), там пылятся припорошенные пылью архивные папки. которых никто и никогда не пополняет.
Вот к заставе подъезжает высокий усатый всадник на редкостно красивом коне, каких изображают на барельефах. Он очень спешит и минует её даже не останавливаясь, бросив в окошко несколько дежурно-обязательных слов. Авенамчи долго смотрит ему вслед, а затем начинает кричать, звать. выпрыгивает через окно, с криками бежит вдогонку мимо одного, другого, третьего холма… наконец. настигает всадника где-то далеко-далеко, там, где и застав-то уже не видно, хватает лошадь за хвост, другая рука за рукав, долго качает воздух, словно в груди кузнечные меха и, а потом, отдышавшись, просит взять с собой и довести до ближайшего города — «если бы вы знали, как мне это всё здесь обрыдло!»
Всадник ничего не понимает, пытается открыть рот — ног то. что он ответил, растворяется в воде пробуждения.
Словно окунь. он вынырнул в ночь: солнце исчезло, словно его кто-то стащил и невидимая река плескалась прямо под ногами. Руки затекли, и почему-то казалось, что это скорее не руки, а крылья — и он весь день ими летал. Чёрный кулак замка всё атк же поднимался у него за спиной: даже окно горело и он догадался, что это окно кабинета, ведь свет с прошлой ночи он так и не погасил. Даже восхитился вместо испуга. Ещё бы, такие хорошие свечи, когда зажёг и сколько горят. Как буду возвращаться, непременно привезу домой ящичек.
А потом он различил и звон. Он никуда не пропал, более того, стал ближе и громче, вот почему он не узнал и не заметил. Теперь колокольчик шептал совсем рядом, тренькал, дребезжал по земле и по воздуху, и от этого делался ещё отвратней и тошнотворней. Словно ржавый железный сверчок выводил свои трели, словно огромная многоножка с целым рядом спиц вместо ног, бежала, переливаясь по звонкому сухому граниту. Авенамчи даже различал её движение: немудрено, что он не мог поймать его из окон, ведь каждый раз звенело из другого места — а потом вдруг неожиданно понял, что звон идёт прямо на него.
Теперь он мог различить даже отдельные шажки, разобрать, как похрустывают отдельные веточки и шелестят, раздвигаясь, травинки и долго-долго буравил глазами темноту, но так в ней ничего и не увидел: тучи проглотили луну и всё пространство от реки до замка словно накрыло чёрным платком.
Наощупь вцепился в удочку — хоть какая защита — весь превратился в слух, в большой и чуткое ухо. Звон стихал; похоже, уже и сам собой утомившийся, он спускался всё ниже и ниже и вот уже почти вынырнул к нему под ноги — или к лицу, ведь кто знает, какого он роста? — но вдруг изменил направление и стал теперь удаляться обратно, по той же дороге к воротам, наращивая верещание до прежнего уровня. Авенамчи показалось, что у него закладывает уши; он потёр их свободной рукой и подумал. что при свете дня наверняка нашёл бы звону лёгкое и очевидное объяснение.
«Ага, объяснишь тут, — усмехнулся он над самим собой, — «Солнце звенит», «птички поют»… Таких звуков и днём не бывает!»
Звон между тем приближался. Он, похоже, решил всю ночь ходить кругами, сводя с ума любого, кто попытается его вычислить. Снова стрекотали спиценожки и Авенамчи ещё раз прикинул, уда в случае чего хлестнёт удочкой.
Соседние два помещения охвачены всё тем же тошнотворным запустением. На полу кучи стружек и мусора, в самой глубокой и дальней есть грубые полки из даже неструганного дерева (он замечал, под древесиной прыщи, и даже пробовал их давить), там пылятся припорошенные пылью архивные папки. которых никто и никогда не пополняет.
Вот к заставе подъезжает высокий усатый всадник на редкостно красивом коне, каких изображают на барельефах. Он очень спешит и минует её даже не останавливаясь, бросив в окошко несколько дежурно-обязательных слов. Авенамчи долго смотрит ему вслед, а затем начинает кричать, звать. выпрыгивает через окно, с криками бежит вдогонку мимо одного, другого, третьего холма… наконец. настигает всадника где-то далеко-далеко, там, где и застав-то уже не видно, хватает лошадь за хвост, другая рука за рукав, долго качает воздух, словно в груди кузнечные меха и, а потом, отдышавшись, просит взять с собой и довести до ближайшего города — «если бы вы знали, как мне это всё здесь обрыдло!»
Всадник ничего не понимает, пытается открыть рот — ног то. что он ответил, растворяется в воде пробуждения.
Словно окунь. он вынырнул в ночь: солнце исчезло, словно его кто-то стащил и невидимая река плескалась прямо под ногами. Руки затекли, и почему-то казалось, что это скорее не руки, а крылья — и он весь день ими летал. Чёрный кулак замка всё атк же поднимался у него за спиной: даже окно горело и он догадался, что это окно кабинета, ведь свет с прошлой ночи он так и не погасил. Даже восхитился вместо испуга. Ещё бы, такие хорошие свечи, когда зажёг и сколько горят. Как буду возвращаться, непременно привезу домой ящичек.
А потом он различил и звон. Он никуда не пропал, более того, стал ближе и громче, вот почему он не узнал и не заметил. Теперь колокольчик шептал совсем рядом, тренькал, дребезжал по земле и по воздуху, и от этого делался ещё отвратней и тошнотворней. Словно ржавый железный сверчок выводил свои трели, словно огромная многоножка с целым рядом спиц вместо ног, бежала, переливаясь по звонкому сухому граниту. Авенамчи даже различал её движение: немудрено, что он не мог поймать его из окон, ведь каждый раз звенело из другого места — а потом вдруг неожиданно понял, что звон идёт прямо на него.
Теперь он мог различить даже отдельные шажки, разобрать, как похрустывают отдельные веточки и шелестят, раздвигаясь, травинки и долго-долго буравил глазами темноту, но так в ней ничего и не увидел: тучи проглотили луну и всё пространство от реки до замка словно накрыло чёрным платком.
Наощупь вцепился в удочку — хоть какая защита — весь превратился в слух, в большой и чуткое ухо. Звон стихал; похоже, уже и сам собой утомившийся, он спускался всё ниже и ниже и вот уже почти вынырнул к нему под ноги — или к лицу, ведь кто знает, какого он роста? — но вдруг изменил направление и стал теперь удаляться обратно, по той же дороге к воротам, наращивая верещание до прежнего уровня. Авенамчи показалось, что у него закладывает уши; он потёр их свободной рукой и подумал. что при свете дня наверняка нашёл бы звону лёгкое и очевидное объяснение.
«Ага, объяснишь тут, — усмехнулся он над самим собой, — «Солнце звенит», «птички поют»… Таких звуков и днём не бывает!»
Звон между тем приближался. Он, похоже, решил всю ночь ходить кругами, сводя с ума любого, кто попытается его вычислить. Снова стрекотали спиценожки и Авенамчи ещё раз прикинул, уда в случае чего хлестнёт удочкой.
Страница
7 из 8
7 из 8
