Монстры и тени

Злость снова поднимается в груди, тяжёлая и горячая, она сжигает меня изнутри, я не хочу оставлять его в живых, я не хочу, чтобы он жил после того, что сделал со мной, после всего, что хотел сделать с моими друзьями. Я снова сжимаю голову руками, а потом весь мир взрывается — я слышу треск камня и крики, я вижу, как всё, что окружает меня, разваливается на части, рушится, превращается в мелкую пыль.

Наступает темнота, и я падаю в неё, падаю, падаю, и моя злость остывает, оставляет меня, и тень замирает где-то в середине этой пустоты, и я проваливаюсь в чёрный ледяной сон.

Мы с шитоу проснулись одновременно. Пустыня выла вокруг нас, пела свою бесконечную песню одиночества, и это была колыбельная, к которой я привык, которую я слушал много лет. Мне не хотелось просыпаться. Шитоу заворчала и начала толкать меня мордой под бок. Это было так больно, как будто её голова была сплошь усеяна шипами. На самом деле их там было не так много. Я отползал от неё всё дальше, закапывался в песок, пока не наткнулся на камни, которые впились мне в ладонь. Мне удалось открыть глаза — ресницы склеились отчего-то липкого, наверное, от крови. Кругом был Калаас, красный, бордовый, оранжевый, чёрный, он менял цвета каждую секунду. Он часто так делал, когда я не мог собраться с мыслями. Я видел свою тень перед собой — свою настоящую тень, ту, которая снаружи. Не знаю, какая из них на само деле настоящая. Эта была длинной и тянулась от моей головы вперёд — бежала от заката, который бил мне в спину. Я чувствовал тепло солнца и тепло шитоу, и шитоу была сейчас теплее солнца.

Всё, что окружало меня было сном — я знал, что это сон, я знал, что нахожусь в тюрьме, что я скорее всего потерял сознание, и Тевра наверное ждёт, когда я очнусь, чтобы снова мучать меня.

Мне удалось встать, хотя всё тело болело и мир вокруг шатался во все стороны от головокружения. Одежда была порвана и заляпана кровью. Это не могла быть только моя кровь — если бы вся она принадлежала мне, я бы уже умер.

Я протянул к шитоу руку, и что-то выпало из-под рубашки — что-то, что до этого впивалось мне в живот. Это был мой каэну» тан, один из двух. Я поднял его с земли и смотрел на него, мы вместе с шитоу смотрели, а потом она ткнулась в него носом и фыркнула. Пошла куда-то, разминая крылья. Она хотела в небо, ей было скучно на земле, но я должен был найти второй браслет. Под рубашкой его не было, и я завертелся на месте, думая о том, какой это глупый и странный сон.

Найрат был далеко. Или я был далеко. Я был даже не на пустоши возле города, я был там, где песок уже почти проглотил скалы и землю.

Отсюда город казался таким маленьким и безобидным, и солнце выползала из-за него, как большой хищный зверь, дрожащий от голода, ненасытный, раскалённый и страшный. Я отвернулся, чтобы не видеть его. Может быть, солнце сожрёт Найрат, пока я ищу браслет. Проглотит его неуклюжие сросшиеся друг с другом дома, похожие на кривые зубы.

Каэну» тан был рядом, воле тех камней, на которые я наткнулся рукой. Он поцарапался, но мне удалось его застегнуть. Запястья заболели, и эта боль была такой настоящей — я думал, что во сне такой не бывает. Она поднималась вверх по предплечьям и тянулась дальше, к шее, и к моим избитым рёбрам, а потом устроилась в груди раскалённым комком. Я закашлял и едва не упал, и комок взорвался внутри меня оглушительным спазмом. Я всё-таки упал на четвереньки, и меня вырвало чем-то чёрно-красным, похожим на слишком густую кровь.

Шитоу бродила кругами и что-то вынюхивала в воздухе, и когда я посмотрел на неё, завыла. Я вдруг понял, что это не сон. Я на самом деле здесь, я не в тюрьме, я сбежал. Я попытался вспомнить, но тень спала, и в моей памяти была огромная чёрная дыра с рваными краями — если сунуть в неё руку, можно порезаться. Я попытался заглянуть в неё, но увидел только темноту и красные вспышки, от которых голова закружилась ещё сильнее.

Я встал и пошёл к шитоу, но она не обращала на меня внимания. Наверное, обиделась, что я надолго её оставил. Но она ждала меня, не знаю где и как, но она меня ждала. И нашла, когда я выбрался.

Я снова обернулся на Найрат — солнце поднималось всё выше, его край уже едва касался крыш, отлепляясь от них неохотно и медленно. Дыра в памяти зудела, как старая рана, и я не мог даже почесать её.

Они задавали мне эти свои вопросы — и наверное я ответил на них, раз я здесь. Наверное, честный Тевра отпустил меня, как и обещал. Но вся эта кровь у меня на руках и на одежде, её слишком много, а я всё ещё жив, и я здесь, и ничего не помню. Шитоу остановилась и смотрела на меня так грустно и осуждающе. Она хотела есть и летать. Я тоже хотел есть, и горло саднило от жажды и от вкуса крови. Зато я знал, где может быть наш лагерь — если мир ещё не вывернулся в другую сторону, и солнце встаёт там же, где несколько дней назад.