Пыльные окна

— продолжила Лика через некоторое время совсем уж пьяным голосом. — Медом вам, что ли, намазано? Идиоты, ничего вы не понимаете, ничего вы вокруг не видите.

— Лика! — негромко сказал кто-то.

Я поглядел на бармена. Его губы были плотно сомкнуты, он был погружен в свой медитативный процесс. Но, без сомнения, только что я слышал его голос.

— А ты мне рот не затыкай, — ласково продолжала Лика. — Я, может, хочу человека… как там тебя? Леха? Я может, Леху выручить хочу. Спасти!

Она снова сделала движение в мою сторону. Я почувствовал щекой ее волосы.

— Езжай отсюда! — горячо прошептала она мне в ухо. — Слышишь, уезжай сейчас же! Нечего тебе здесь делать!

Она разогнула спину и с шумным всхлипом отпила из стакана.

— Мужики, называется, — сказала она, стукнув стаканом о столешницу, громко и презрительно. — Не мужики, а тряпки!

Да что же такое? Сначала Максим. Теперь вот эта, странная девица.

И все меня гонят прочь из города.

— Мужики вы… да не мужики вы, а дерьмо! — сообщила Лика бармену. — И ты тоже. Чо вылупился?

— Лика, я бы попросил, — снова послышался спокойный голос.

— Да пош-шел ты! Давно бы уже взялись, собрались все вместе и навели тут порядок. Так нет! Ничего вы не можете. Живете, как сволочи. Бараны. Стадо паршивое.

Она съехала со стула, прильнула ко мне.

— И ты котик, такое же дерьмо, как и остальные, верно?

Я не знал, что ей ответить.

Бармен удалился и вернулся с моей пиццей. Если конечно этот блинчик на картонной тарелке, чуть присыпанный сырной стружкой с несколькими колбасными кругляшами, можно было назвать пиццей.

Девица по имени Лика продолжала нависать на моих плечах.

— Поехали вместе со мной? — весело сказала она. — Слышишь ты меня, москвич? Поехали отсюда, к чертовой матери?!

— Что с вами? — едва слышно прошептал я. — Вам нехорошо?

— Не понимаешь? — она улыбнулась, ткнулась носом мне в затылок. — Я тебе себя предлагаю, дурачок. Забирай меня всю! Только поехали отсюда подальше. Куда угодно, только подальше, понял?

Лика отклонилась, обдала меня струей табачного дыма.

— Такой же, как и все, — подытожила она. — Пошел ты тоже!

Отлипла от меня, подхватила с соседнего табурета сумочку. Неловко переступая высокими каблуками, пошла через зал.

— Идите вы все в задницу! — прокричала она с неуместной торжественностью. — Прощай, поганый Краснорецк, городок в табакерке. Сидите дальше в загоне, бараны паршивые. Дожидайтесь пастуха! Пошли вы все к черту!

Она громко икнула и, спотыкаясь, пошла к выходу. На выходе она с силой хлопнула дверью.

— Мерзавка, — едва слышно прошипел бармен. — Пьянь.

Я вскинул на него взгляд. Он уже повернулся спиной.

Непонятно. Что-то непонятное творится. Пьяная девица какая-то, и что она пыталась мне сказать? Что-то про город, что-то, без сомнения, важное.

А я упустил, как обычно. И почему у меня так всегда с женщинами?

И тут же какой-то холодный голос, исходящий изнутри, сказал: да потому что ты просто боишься. Страх сковывает тебя, парень. Страх окутывает тебя вязкой пеленой, как окутывают ватой елочную игрушку. Защитная реакция организма — при сильных эмоциях впадать в транс, будто бы и нет тебя, и не с тобой это все происходит, и кругом только мягкий густой туман.

Это нормально, если игрушку, обмотав ватой, прячут в коробку и задвигают на антресоль. Вот только если по завернутой в вату елочной игрушке врезать молотком — вата навряд ли поможет.

Но как мне вырваться из этой пелены? Как раскрыться?

За моей спиной по дощатому полу заскрипели чьи-то грузные шаги.

Я покосился через плечо.

От компании, гоняющей шары, отделился широкий молодой человек. На нем была пропотевшая растянутая футболка, у него были выпуклые красные щеки и ежик светлых волос на затылке. Он был молод и свеж, сильно пьян и доволен собой. И ему хотелось приключений. Засунув руки в карманы, неспешно подошел к стойке.

— Кто эта тут кадрит телочек наших? — сказал он, как бы обращаясь к бармену. — Че за пассажир, э?

Жуя пиццу, я смотрел на гладкую поверхность стойки.

— Слышь, э, — сказал молодой человек с вопросительной интонацией. — Але?

Я повертел пальцами кружку с пивом, продолжал смотреть на стойку. Меня начинало затягивать. Я чувствовал, как у меня медленно отнимаются ноги.

«Индикатор», прежде всего, очень чувствительный человек.

— Глухой?

Моего плеча коснулись. Не особенно деликатно. Это было даже никакое не прикосновение, а презрительный толчок.

Я не мог ничего сказать ему в ответ. Меня переклинило.

Это своеобразная плата за возможность видеть невидимое. При очень сильных эмоциях всегда накрывает откатом.