Добавить в моё избранное
252 мин, 23 сек 3995
Пытки и казни продолжались весь день; почти все сектанты были зверски замучены, несмотря на их отчаянные мольбы. Некоторым сохранили жизнь и позволили вступить в ряды госпитальеров, но они заплатили за это страшную цену ― им пришлось принимать участие в казнях своих вчерашних собратьев. Таким образом их повязали кровью и сделали невозможным выход из Ордена.
Слава наблюдал эти жуткие сцены с ужасом и отчаянием, будучи не в силах что-либо сделать. Пусть он не питал особой любви к сектантам, но они были людьми и не заслуживали такой расправы в средневековом татаро-монгольском стиле. Что стало с Вождем и другими лидерами секты, Слава не знал. Он видел, как их под конвоем завели в одно из зданий пансионата, затем туда вошли Холера со свитой. Слава смотрел в бинокль до наступления темноты, но так и не увидел, чтобы кто-то вышел оттуда. Скорее всего, они разделили судьбу своих послушников и были замучены до смерти.
Насладившись победой, наутро следующего дня госпитальеры собрали все ценное, связали немногочисленных оставленных в живых пленников в цепочки по несколько человек, подожгли все здания в пансионате и торжественно, с черными флагами и барабанным боем направились в сторону своего поселения. Победа была бесспорной ― в один день погибли около тысячи человек и теперь Орден стал почти единовластным хозяином огромной территории. Почти, потому что было еще одно поселение; о нем Слава обещал рассказать чуть позже.
Слава вернулся домой подавленным. Он рассказал друзьям все, что видел. Их охватило отчаяние: хрупкое равновесие было нарушено и будущее не сулило им ничего хорошего. Теперь, когда госпитальеры сокрушили своего главного врага, они без сомнения возьмутся за небольшие группы уцелевших с тем, чтобы полностью истребить их или подчинить себе. Очередное собрание неожиданно быстро пришло к единому мнению: нужно уходить, и как можно скорее.
Исход назначили через два дня. Решили, что госпитальеры, празднующие свой триумф, сейчас заняты и не успеют напасть в такой короткий срок; им же это время требовалось для сборов и подготовки к бегству. Утром второго дня Слава и еще четверо мужчин, выбранные жребием, отправились на последнюю разведку. Им предстояло исследовать маршрут отхода и подготовить временное убежище для ночевки группы. Они шли на запад несколько часов и вышли к предместьям небольшого областного города. Там они выбрали подходящее помещение, осмотрели его и заперли, установив несколько мин-ловушек вокруг. Связь по рации с оставшимися членами группы не поддерживалась, риск перехвата госпитальерами был слишком велик.
К вечеру разведчики вернулись домой. Тут Славин рассказ прервался; голос его умолк, ему стало трудно говорить. При пляшущем свете костра я увидел, как дрожит его подбородок, а руки судорожно сжимаются в кулаки. Кажется, он был готов зарыдать, но вскоре взял себя в руки, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил. Я, замерев, молчал, боясь малейшим движением помешать его рассказу.
Они почувствовали неладное, едва приблизившись к своему дачному поселку. Что-то было не так. Полная тишина, молчание птиц, сильный запах гари. Зрелище, открывшееся их глазам, когда они подошли к дому, было ужасным. Их дом пылал, ревущее пламя яростно взметалось к небу. Во дворе лежало несколько убитых товарищей ― вернее, то, что от них осталось: все тела были разрублены на части. Трое мертвых мужчин висели распятыми на воротах и ближайших к ним деревьях. Остальные ― дети и две живших с ними женщины ― исчезли. По некоторым признаком было ясно, что расправа произошла несколько часов назад; снаряжать погоню уже не имело смысла.
Ярость и отчаяние Славы не поддавались описанию. Он страшно привязался к детям, стал им чем-то вроде отца, называя их «моим утиным выводком». Они с товарищами все сделали правильно, у них были все шансы спастись самим и спасти детей, и все равно они проиграли ― не успели, недооценили врага. От горя Слава едва не лишился рассудка. Невзирая на возможную опасность, он сел на землю и просидел так ночь и почти весь следующий день, держась за голову и раскачиваясь. Товарищи пытались увести его, но он вырывался и его оставили в покое. Когда Слава немного пришел в себя, он нашел их в соседнем доме. Все были мрачны и неразговорчивы. Однако они остались в живых; а раз так, требовалось что-то делать ― ведь живые не могут просто сидеть или лежать, им обязательно приходится быть чем-то занятыми, даже если сама жизнь и все эти глупые дела по ее сохранению утратили всякий смысл.
Слава застал товарищей по несчастью за разговором. Они обсуждали, что делать дальше. Собственно, обсуждать было нечего, оставалось единственное решение ― уходить. Но тут, как сказал Слава, у него случилось что-то вроде помутнения рассудка; он заявил им, что не собирается никуда идти, что он остается и намерен отомстить. Хотя свидетельств смерти детей не было, зная обычаи госпитальеров, сомневаться в их неминуемой гибели не приходилось.
Слава наблюдал эти жуткие сцены с ужасом и отчаянием, будучи не в силах что-либо сделать. Пусть он не питал особой любви к сектантам, но они были людьми и не заслуживали такой расправы в средневековом татаро-монгольском стиле. Что стало с Вождем и другими лидерами секты, Слава не знал. Он видел, как их под конвоем завели в одно из зданий пансионата, затем туда вошли Холера со свитой. Слава смотрел в бинокль до наступления темноты, но так и не увидел, чтобы кто-то вышел оттуда. Скорее всего, они разделили судьбу своих послушников и были замучены до смерти.
Насладившись победой, наутро следующего дня госпитальеры собрали все ценное, связали немногочисленных оставленных в живых пленников в цепочки по несколько человек, подожгли все здания в пансионате и торжественно, с черными флагами и барабанным боем направились в сторону своего поселения. Победа была бесспорной ― в один день погибли около тысячи человек и теперь Орден стал почти единовластным хозяином огромной территории. Почти, потому что было еще одно поселение; о нем Слава обещал рассказать чуть позже.
Слава вернулся домой подавленным. Он рассказал друзьям все, что видел. Их охватило отчаяние: хрупкое равновесие было нарушено и будущее не сулило им ничего хорошего. Теперь, когда госпитальеры сокрушили своего главного врага, они без сомнения возьмутся за небольшие группы уцелевших с тем, чтобы полностью истребить их или подчинить себе. Очередное собрание неожиданно быстро пришло к единому мнению: нужно уходить, и как можно скорее.
Исход назначили через два дня. Решили, что госпитальеры, празднующие свой триумф, сейчас заняты и не успеют напасть в такой короткий срок; им же это время требовалось для сборов и подготовки к бегству. Утром второго дня Слава и еще четверо мужчин, выбранные жребием, отправились на последнюю разведку. Им предстояло исследовать маршрут отхода и подготовить временное убежище для ночевки группы. Они шли на запад несколько часов и вышли к предместьям небольшого областного города. Там они выбрали подходящее помещение, осмотрели его и заперли, установив несколько мин-ловушек вокруг. Связь по рации с оставшимися членами группы не поддерживалась, риск перехвата госпитальерами был слишком велик.
К вечеру разведчики вернулись домой. Тут Славин рассказ прервался; голос его умолк, ему стало трудно говорить. При пляшущем свете костра я увидел, как дрожит его подбородок, а руки судорожно сжимаются в кулаки. Кажется, он был готов зарыдать, но вскоре взял себя в руки, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил. Я, замерев, молчал, боясь малейшим движением помешать его рассказу.
Они почувствовали неладное, едва приблизившись к своему дачному поселку. Что-то было не так. Полная тишина, молчание птиц, сильный запах гари. Зрелище, открывшееся их глазам, когда они подошли к дому, было ужасным. Их дом пылал, ревущее пламя яростно взметалось к небу. Во дворе лежало несколько убитых товарищей ― вернее, то, что от них осталось: все тела были разрублены на части. Трое мертвых мужчин висели распятыми на воротах и ближайших к ним деревьях. Остальные ― дети и две живших с ними женщины ― исчезли. По некоторым признаком было ясно, что расправа произошла несколько часов назад; снаряжать погоню уже не имело смысла.
Ярость и отчаяние Славы не поддавались описанию. Он страшно привязался к детям, стал им чем-то вроде отца, называя их «моим утиным выводком». Они с товарищами все сделали правильно, у них были все шансы спастись самим и спасти детей, и все равно они проиграли ― не успели, недооценили врага. От горя Слава едва не лишился рассудка. Невзирая на возможную опасность, он сел на землю и просидел так ночь и почти весь следующий день, держась за голову и раскачиваясь. Товарищи пытались увести его, но он вырывался и его оставили в покое. Когда Слава немного пришел в себя, он нашел их в соседнем доме. Все были мрачны и неразговорчивы. Однако они остались в живых; а раз так, требовалось что-то делать ― ведь живые не могут просто сидеть или лежать, им обязательно приходится быть чем-то занятыми, даже если сама жизнь и все эти глупые дела по ее сохранению утратили всякий смысл.
Слава застал товарищей по несчастью за разговором. Они обсуждали, что делать дальше. Собственно, обсуждать было нечего, оставалось единственное решение ― уходить. Но тут, как сказал Слава, у него случилось что-то вроде помутнения рассудка; он заявил им, что не собирается никуда идти, что он остается и намерен отомстить. Хотя свидетельств смерти детей не было, зная обычаи госпитальеров, сомневаться в их неминуемой гибели не приходилось.
Страница
22 из 69
22 из 69
