Дневник мертвеца

Выйдя на свежий воздух, я в последний раз оглянулся на место, дважды бывшее моим домом ― в детстве и сейчас, в это ужасное время. Мысленно простившись с ним, я развернулся и, едва сдерживая рыдания, пошел прочь ― чтобы никогда сюда больше не возвращаться.

В тот вечер я был мрачнее тучи. Даже Маша, хотя мы с ней почти не общались, заметила перемену в моем настроении и спросила, что случилось. Я отделался общими фразами, сославшись на плохое самочувствие, и постарался поскорее лечь спать, чтобы ни с кем не разговаривать. От моего взгляда, однако, не ускользнуло злорадное торжество, промелькнувшее на лицах оппонентов ― торжество, которое они пытались подавить, но не смогли.

Тут мне все стало ясно. Они проследили за мной, когда я ходил в подвал в первый раз. Затем они воспользовались свободой отсутствовать, когда вздумается, которую подарил им Слава, чтобы видеть их как можно реже; они отправились туда и разгромили мое убежище дотла. Когда я понял, что произошло, то от ярости чуть не сошел с ума. На часах было три ночи. Мне хотелось ворваться к ним комнату и пристрелить обоих прямо на месте ― безоружных и спящих.

Сейчас, когда я пишу эти строки, пришедшая тогда мысль об их убийстве кажется мне прекрасной. Но в тот момент я так не думал. Еще не зная, как дорого заплачу за свой гуманизм, ― или нерешительность? ― я представлял, что говорю с прибежавшими на выстрелы Славе и Валентину. Как я объясню им причину хладнокровного, безжалостного расстрела во сне пусть и никчемных, но все-таки людей? Мне пришлось бы тогда рассказать о моем тайном убежище и о том, что я скрыл его от друзей; это неизбежно подорвало бы доверие между нами. Но, допустим, Слава принял бы такое объяснение, все равно ― можно ли убивать людей из-за злостного хулиганства? Или из-за украденного дневника? Стоит ли жизнь двух человек пачки исписанной бумаги, пусть даже я вложил в эту бумагу свои душевные силы и несколько месяцев жизни?

Эти вопросы не давали мне покоя. Знай я тогда, как далеко все зайдет и чем обернется для моей судьбы потворство ублюдкам, я непременно застрелил бы их, невзирая на возможные последствия. Но я этого не знал. Я провел ночь без сна, борясь с душившей меня яростью и разрываясь между жаждой возмездия, страхом перед последствиями и соображениями совести.

Итог известен ― я никуда не пошел и ничего не сделал. Говоря по правде, мне еще никогда не приходилось убивать людей. Даже с зайцем у меня были проблемы. Вынужденное истребление зомби я ― как и все ― за убийство не считал. Когда они тысячами бродили вокруг, это было вопросом спасения собственной жизни. Сейчас, благодаря зловещим усилиям госпитальеров, они встречаются довольно редко; их ликвидация стала неприятной, но необходимой рутиной. Когда стреляешь в зомби, не чувствуешь почти ничего. Так, наверное, давно привыкший к убийствам мясник забивает скот. Другое дело ― живые люди, пускай даже самые неприятные из всех, что мне приходилось встречать.

Наутро я пришел к ним и потребовал вернуть дневник. Они сделали вид, что не понимают, о чем идет речь; на их лицах читалось плохо скрываемое злорадство. Возможно, старший действительно не принимал участия в погроме и воровстве; однако, учитывая их отношения, он не мог не знать о произошедшем. Прямых доказательств у меня не было ― не считать же доказательством выражение лица? ― и я ушел ни с чем.

От одержанной победы негодяи утратили всякое чувство меры. При каждом удобном случае они напоминали мне о моем унижении и потере, но, едва я пытался уличить их, тут же прикидывались невинными овечками. Порой я даже начинал сомневаться, справедливо ли обвиняю их. Но они вновь подбрасывали очередную порцию дров в костер моих подозрений: например, младший мог вполголоса прошипеть мне в спину: «пис-с-сатель» и грязно выругаться. Стоило мне обернуться, как он уже улыбался с самым невинным видом. А ведь я даже сомневаюсь, что эта жалкая тварь умела хотя бы читать!

В этом противостоянии я не мог привлечь Славу на свою сторону. Мне пришлось бы объяснить, почему я скрыл от него мое убежище. Казалось бы, совсем незначительная вещь, но она означала, что я могу скрывать что-то еще, а это ставило под вопрос его доверие ко мне ― а значит, и мое участие в его планах. И зачем только я не рассказал ему все в самом начале?

Дьявольская двоица прекрасно понимала, что этот момент делает меня уязвимым. Всеми силами, стараясь, однако, не раскрыться полностью, они намекали мне, что однажды непременно расскажут Славе о моем подвале. Так они мстили мне за то, что однажды я случайно застал их за безобразным непотребством.

Мои нервы были натянуты до предела. Ситуация стала невыносимой; этот гнойник должен был однажды прорваться. Вскоре так и произошло.

XI.

В тот несчастливый для меня день я находился в нашем убежище вместе с Валентином и Машей. Мои антагонисты где-то бродили уже несколько дней, Слава тоже отсутствовал.