Дневник мертвеца

Не буду перечислять всевозможные пакости, которыми они ежедневно досаждали мне. Я чувствовал себя как незабвенный доктор Борменталь, противостоящий коллективному Шарикову, только в моем случае было очень мало комического. Но я самоотверженно терпел, по-настоящему выйдя из себя лишь однажды; вернее, дважды, если считать и последний раз.

Первый раз произошло следующее. Я решил навестить свое убежище и проверить, все ли там в порядке; а заодно забрать дневник и кое-какие нужные мелочи. Слава по-прежнему ничего не знал об убежище; я подумал, что прошло уже много времени и не стоит упоминать о нем ― в конце концов, даже близким друзьям мы не обязаны отчитываться о своих счетах и банковских вкладах. Говорить о нем было поздно, да и не имело смысла, поскольку я не собирался уходить из отряда и возвращаться в подвал. Я видел свое будущее с ними: со Славой, Фроловым и Машей. Примерно так я рассуждал.

Выбрав удобный момент, я побывал в убежище; дом находился менее чем в часе пешего пути. Взяв необходимое, я почти сразу вернулся назад. Принесенные вещи я выдал за найденную в брошенном доме добычу, что в некотором смысле было правдой; мы честно разделили их между собой, как принято. Спустя небольшое время я сообразил, что забыл взять главное ― свой дневник.

Когда менее чем через неделю мне представилась новая возможность выбраться туда, я немедленно ею воспользовался. Еще на подходе к дому я почуял неладное. Для беспокойства не было видимых оснований, но я уже знал ― что-то не так. Сработало развившееся в последние месяцы сверхъестественное чутье, шестое чувство, не раз спасавшее меня в самых отчаянных ситуациях. Оно не было моей уникальной особенностью. Общаясь с другими, я часто слышал о подобных проявлениях и у них.

У выживших людей, оказавшихся в первобытных условиях и добывавших средства для поддержания жизни охотой и собирательством в брошенных магазинах и домах, очень скоро проснулись первобытные инстинкты, что только и позволяло им выжить. Две тысячи лет цивилизации не смогли перевесить сорока тысяч, а по иным оценкам, миллионов лет развития человека как вида. Однако те же инстинкты быстро растворили тонкую пленку цивилизованности, что самым пагубным образом отразилось на отношении людей друг к другу. Но это было скорее плюсом, ибо лучше стать живым зверем в человеческом обличии, чем мертвым интеллигентом. Или, что еще хуже, зомби-интеллигентом.

Итак, приблизившись к дому, я уже знал ― что-то случилось. Предчувствие не обмануло меня. Первое, что я заметил: мой замечательный, верно служивший мне долгие месяцы замок уничтожен. Он валялся на полу рядом с дверью в подвал, его толстый металлический трос был порван. Полагаю, тут не обошлось без рычага, которым послужил воткнутый в землю неподалеку от двери металлический лом. Похоже, трос наматывали на рычаг, пока напряжение не стало чрезмерным и он не лопнул.

Темнота из-за полуоткрытой двери подвала дохнула отвратительным смрадом. Этот запах не принадлежал зомби, ― со временем начинаешь различать и такие нюансы, ― но ничего хорошего он мне не сулил. С автоматом наизготовку, в крайнем напряжении я осторожно проник внутрь. Тут побывали чужие. Не просто чужие, а кто-то с ярко выраженными деструктивными склонностями, буквально исходящие ненавистью. Все было испорчено, буквально все. Начиная от стен, размалеванных ругательствами, и заканчивая разбитыми, искореженными и изуродованными вещами, которые я старательно собирал в окрестных домах. Что-то из вещей, по-видимому, украли. А все, что не смогли унести с собой, постарались привести в полную негодность. Зловоние исходило от моей постели: неизвестные наложили кучу экскрементов на лежащую в изголовье подушку.

Моим первым побуждение было бежать оттуда, но я еще не нашел главного, за чем пришел ― дневника. С тревожным сердцем я переворачивал обломки своего хозяйства, уже в глубине души зная, что не найду его. Как вдруг ― о, чудо! ― на полу, под частями разбитой тумбочки я увидел край знакомой кожаной обложки. Не веря своему счастью, я достал ее и ― тут же вновь испытал горькое разочарование. Я держал в руках пустую обложку: дневник отсутствовал, страницы были грубо вырваны с корнем. Невзирая на запах, я провел в подвале долгое время, пытаясь отыскать их, хотя уже стало понятно, что ничего найти не удастся.

Я вышел из подвала угнетенным. Когда обворовывают наш дом, мы всегда чувствуем себя плохо ― словно это не дом, а нашу душу осквернили грязные воры. То, как поступили с моим подвалом, было за гранью обычного воровства. Это было надругательство ― рассчетливое, циничное и коварное. Особенную боль мне причинила утрата дневника. Я не строил иллюзий насчет его литературных достоинств, но мне было жаль посвященного ему времени. Я пишу сейчас эти строки во многом потому, что хочу восстановить утраченное. Пусть не полностью, но все же настолько, чтобы иметь основание считать, что уничтожившие мой дневник проиграли; моральная победа осталась за мной.