Добавить в моё избранное
227 мин, 27 сек 8824
Почему-то он оставил ее — возможно чтобы не портилась прическа.
Обычно он молчит — полностью сосредоточен на своей работе, боится испортить. Если дрогнет рука, то все пойдет насмарку. Он так и сказал ей в первый день, предупредил. Дернешься — испортишь рисунок. Ты же не хочешь, чтобы рисунок испортился? — спросил он ее. Тогда она не стала отвечать на вопрос — не до того было. Все казалось странным, непривычным. Руки нежно поглаживают кожу — в комнате прохладно, отчего редкие волосинки на руках встали дыбом.
Сейчас она привыкла — не обращает внимания на холод. Все ее ощущения сосредоточены на острие иглы. Художник не торопится — он наслаждается возможностью творить. Он касается ее ног — уже облетели тонкие корочки струпьев, и можно осмотреть придирчивым взглядом результат. Возможно, придется подправить кое-где, но в целом… очень даже ничего. Об этом он сообщает ей, пригибаясь близко-близко к коробке. Толстый картон глушит звуки, его голос увязает в ушах бумажными словами.
— Ты знаешь, Гала, я не видел ничего прекраснее. Не подумай только, что я хвастаюсь — любой подтвердит истинность моих слов. Хочешь узнать что там?
Она не хочет. Единственное ее желание — убраться из картонного мира. Коробка на голове — ее пропуск в жизнь. Стоит убрать ее — и для нее все будет кончено. Так сказал он, еще в самый первый день. Правила просты — она не смотрит на него, и гарантией этого будет старая коробка из-под пылесоса, или кухонного комбайна, неважно. В коробке ее спасение, отчего же она так ненавидит запах картона?
— Потерпи немного, милая — его голос мягок и нежен. Он похож на женский, но все же присутствуют в нем низкие обертоны — художник юн, голос уже начал ломаться. Тем обиднее находиться здесь, в его владениях.
Их миры разделены — его вотчина включает в себя прокрустово ложе, на котором распята она. Ее мир — картонная коробка из-под пылесоса. Или кухонного комбайна. Все поровну. Все справедливо.
Игла пронзает кожу, тихо жужжа. Он подпевает иногда, отчаянно фальшивя. Художник любит свою работу — он водит рукой, оставляя на женской коже отметины своих фантазий.
Что там? Цветы невообразимой красоты или невиданные животные? Быть может, сама смерть оскалилась где-нибудь между бедер? Иногда она думает об этом, представляет — каждому участку кожи свое предназначение. Голени — гибкая виноградная лоза с крупными спелыми ягодами. На бедрах расцвели алые розы, острые шипы пронзают кожу, выпуская наружу темные капли. Их цвет — спелое бордо. Низ живота — огромный влажный цветок. Лилия или орхидея. Лепестки причудливо изогнуты, роса стыдливо сбегает вниз, к соцветию. На спине невиданный мир — она помнит его создание. Следовала за его рукой, в одночасье научившись видеть кожей. Огромное поле роз — алые цветы смотрят в серое небо. А вдали темнеют очертания башни.
На животе мурчит задира-котенок. Развалился возле цветка, дремлет в жаркой тишине полудня. Выше не разобрать — ранки еще не затянулись как следует… Багровые струпья, запах антисептической мази проникает в коробку — еще не время гадать. Возможно два револьвера — из стволов сочится дымок, рукоятки украшены накладками ценных пород дерева. Вокруг сосков наверняка все те же цветы — насколько она сумела разобрать, художник явно тяготел к прекрасному.
— Потерпи Гала. Обещаю, ты будешь первой, кто увидит результат.
Она терпит. Умирает в своем маленьком мире. Вдыхает запах пыли.
Картина близится к завершению — самое тяжкое позади. Страшно подумать, что будет потом…
Прошлое — тоже способ существования. Картонная пыль забила ноздри, стала невкусно приправой. Она закрывает глаза, окунаясь в прохладу. Что там?
Мягкие касания губ — он ласкает израненную кожу, опускаясь все ниже, к цветку. Его руки привыкли причинять боль, но способны и на ласку. Он проводит пальцами, следуя причудливым линиям, запечатленными на коже. Его дыхание пахнет гнилью нечищеных зубов, жидкостью для полоскания рта. В своем картонном мире, она научилась видеть кожей, слышать звуки, чувствовать запахи. Все то немногое, что позволено ей здесь.
— Молчи… — шепчет он. — Ничего не говори. Слова не нужны…
Она тихонько плачет, когда он проникает в нее. Слезинки скатываются по щекам.
Потом он уходит, чтобы вернуться с книжкой. Садится рядом, и читает ей. Все те истории, что нашли свое отображение на ее коже. Темные стороны человеческого существования, миры полуночи, созданные небрежной рукой.
Она слушает картонные отзвуки, представляя себе, как однажды выберется наружу. Увидит солнце.
И поле растущих роз.
И темную башню.
Мир в ее сердце
Июль 1975
— Иисус любит нас — Дэннис вскинул руки, приветствуя солнце, что стояло над горизонтом, где-то в конце пути.
Шелли Брукс улыбнулась краем губ. Она не сводила глаз с дороги, как ее учили на курсах.
Обычно он молчит — полностью сосредоточен на своей работе, боится испортить. Если дрогнет рука, то все пойдет насмарку. Он так и сказал ей в первый день, предупредил. Дернешься — испортишь рисунок. Ты же не хочешь, чтобы рисунок испортился? — спросил он ее. Тогда она не стала отвечать на вопрос — не до того было. Все казалось странным, непривычным. Руки нежно поглаживают кожу — в комнате прохладно, отчего редкие волосинки на руках встали дыбом.
Сейчас она привыкла — не обращает внимания на холод. Все ее ощущения сосредоточены на острие иглы. Художник не торопится — он наслаждается возможностью творить. Он касается ее ног — уже облетели тонкие корочки струпьев, и можно осмотреть придирчивым взглядом результат. Возможно, придется подправить кое-где, но в целом… очень даже ничего. Об этом он сообщает ей, пригибаясь близко-близко к коробке. Толстый картон глушит звуки, его голос увязает в ушах бумажными словами.
— Ты знаешь, Гала, я не видел ничего прекраснее. Не подумай только, что я хвастаюсь — любой подтвердит истинность моих слов. Хочешь узнать что там?
Она не хочет. Единственное ее желание — убраться из картонного мира. Коробка на голове — ее пропуск в жизнь. Стоит убрать ее — и для нее все будет кончено. Так сказал он, еще в самый первый день. Правила просты — она не смотрит на него, и гарантией этого будет старая коробка из-под пылесоса, или кухонного комбайна, неважно. В коробке ее спасение, отчего же она так ненавидит запах картона?
— Потерпи немного, милая — его голос мягок и нежен. Он похож на женский, но все же присутствуют в нем низкие обертоны — художник юн, голос уже начал ломаться. Тем обиднее находиться здесь, в его владениях.
Их миры разделены — его вотчина включает в себя прокрустово ложе, на котором распята она. Ее мир — картонная коробка из-под пылесоса. Или кухонного комбайна. Все поровну. Все справедливо.
Игла пронзает кожу, тихо жужжа. Он подпевает иногда, отчаянно фальшивя. Художник любит свою работу — он водит рукой, оставляя на женской коже отметины своих фантазий.
Что там? Цветы невообразимой красоты или невиданные животные? Быть может, сама смерть оскалилась где-нибудь между бедер? Иногда она думает об этом, представляет — каждому участку кожи свое предназначение. Голени — гибкая виноградная лоза с крупными спелыми ягодами. На бедрах расцвели алые розы, острые шипы пронзают кожу, выпуская наружу темные капли. Их цвет — спелое бордо. Низ живота — огромный влажный цветок. Лилия или орхидея. Лепестки причудливо изогнуты, роса стыдливо сбегает вниз, к соцветию. На спине невиданный мир — она помнит его создание. Следовала за его рукой, в одночасье научившись видеть кожей. Огромное поле роз — алые цветы смотрят в серое небо. А вдали темнеют очертания башни.
На животе мурчит задира-котенок. Развалился возле цветка, дремлет в жаркой тишине полудня. Выше не разобрать — ранки еще не затянулись как следует… Багровые струпья, запах антисептической мази проникает в коробку — еще не время гадать. Возможно два револьвера — из стволов сочится дымок, рукоятки украшены накладками ценных пород дерева. Вокруг сосков наверняка все те же цветы — насколько она сумела разобрать, художник явно тяготел к прекрасному.
— Потерпи Гала. Обещаю, ты будешь первой, кто увидит результат.
Она терпит. Умирает в своем маленьком мире. Вдыхает запах пыли.
Картина близится к завершению — самое тяжкое позади. Страшно подумать, что будет потом…
Прошлое — тоже способ существования. Картонная пыль забила ноздри, стала невкусно приправой. Она закрывает глаза, окунаясь в прохладу. Что там?
Мягкие касания губ — он ласкает израненную кожу, опускаясь все ниже, к цветку. Его руки привыкли причинять боль, но способны и на ласку. Он проводит пальцами, следуя причудливым линиям, запечатленными на коже. Его дыхание пахнет гнилью нечищеных зубов, жидкостью для полоскания рта. В своем картонном мире, она научилась видеть кожей, слышать звуки, чувствовать запахи. Все то немногое, что позволено ей здесь.
— Молчи… — шепчет он. — Ничего не говори. Слова не нужны…
Она тихонько плачет, когда он проникает в нее. Слезинки скатываются по щекам.
Потом он уходит, чтобы вернуться с книжкой. Садится рядом, и читает ей. Все те истории, что нашли свое отображение на ее коже. Темные стороны человеческого существования, миры полуночи, созданные небрежной рукой.
Она слушает картонные отзвуки, представляя себе, как однажды выберется наружу. Увидит солнце.
И поле растущих роз.
И темную башню.
Мир в ее сердце
Июль 1975
— Иисус любит нас — Дэннис вскинул руки, приветствуя солнце, что стояло над горизонтом, где-то в конце пути.
Шелли Брукс улыбнулась краем губ. Она не сводила глаз с дороги, как ее учили на курсах.
Страница
10 из 66
10 из 66
