Темнота полнилась звуками.
Добавить в моё избранное
178 мин, 26 сек 18395
Глава I. Вечер в дальнем краю.
Волны мерно окатывали берег, раз за разом с рокотом набегали на белый песок, и неизменно скользили обратно. Акации и кипарисы покачали ветвями, посылая друг другу томный шепот дрожащей на ветру листвы. Этой древесной серенаде вторил разноголосый хор птиц. Издалека, со стороны леса, доносился истошный рев, которому позавидовали бы и глашатаи под стенами древнего Иерихона; его издавали голодные стайки черных круглолицых обезьянок. Ночь кутила и веселилась, словно гулящая гостья, которую утомленные хозяева предпочли выставить за порог.
По местному обычаю, окна держали плотно закрытыми. Ни единое дуновение ветерка не проникало между сомкнутыми ставнями. Свечка горела ровно, ее яркость усиливали четыре тонкостенных стеклянных сферы с водой, подвешенные вокруг фитиля. В свете этого огонька можно было рассмотреть комнату, а лучше всего — стол, опорой которому служил старый, оббитый жестяными полосками сундук, а также склонившуюся над столом фигуру. Наша героиня нарочно сдвинула подсвечник вправо — так, чтобы пляшущая тень от руки не мешала письму. Держа очиненное перо в левой руке, она старательно выводила на бумажном листе цепочки латинских букв.
«Дорогой отец! Могу сообщить, и скромно надеюсь, что эта весть окажется радостной, что ваши дочери в добром здравии. Пребывание за морем положительно сказывается на расположении духа. Земли Новой Испании обширны и богаты, однако в равной степени и опасны. И все же, испанские поселения растут и множатся, как грибы после летнего дождя, так что работники здесь в цене, в особенности же люди образованные. Храбрецу, оберегаемому истинной верой, надежным клинком да верными товарищами, здесь всегда будет сопутствовать успех. Потому устроить нас обеих в Конкистадорскую академию города Пуэтро-де-Сан-Феллипе было, безусловно, верным решением».
Перо украсило последнюю букву изящной завитушкой, и погрузилось в горлышко чернильницы. Когда острие появилось вновь, на нем висел небольшой комочек бумажных волокон, смешанных с густой чернотой, сделанной из секрета каракатицы. Девушка недовольно зашипела и принялась счищать каплю о тряпицу, предусмотрительно положенную рядом.
На вид нашей героине можно было дать больше шестнадцати, но меньше двадцати. Она обладала изящно очерченными мягкими скулами, тонкими губами нежно-розового цвета, и небольшим, чуть вздернутым, носиком. Длинные русые волосы были собраны лентой на затылке. Огромные карие глаза смотрели ясно и выразительно. Занятая чисткой пера, она насупилась и надула губки, словно недовольное дитя; в этот короткий момент ее можно было было бы назвать по-домашнему привлекательной. Но стоило ей вернуться к письму, как лицо девушки приняло обычное холодное и надменное выражение.
«Если почтовый корабль в пути не постигнет несчастье, то вы получите это письмо до дня св. Исидора Землепашца. К тому времени мое обучение будет полностью закончено, и я получу заветную грамоту выпускницы. Наиболее вероятно, что я стану первой ученицей среди всего курса. Надеюсь, вы не примете это признание за надменную похвальбу — я взяла на себя смелость упомянуть об этом единственно для того, чтобы внушить вам скромную отцовскую радость, вызванную заслугами вашей первеницы. Что же до моей сестры, то боюсь, ее старания и успехи оставляют желать много лучшего.»
Перо клевало чернильницу и споро скользило по бумаге. С каждой написанной строчкой взгляд русоволосой девушки холодел. В ее взгляде появилось выражение если не радости, то мрачного удовлетворения, подобного тому, какое испытывают болезненно честные люди, ставшие свидетелями того, как преступника настигает суровое и неотвратимое наказание.
«Признаться, я рассчитывала, что в обучении конкистадорскому ремеслу сестра будет вдохновляться моим примером, но увы. На деле она едва-едва попадает в число средних учениц второго курса. Добродетель милосердия диктует мне проявить некоторое снисхождение, учитывая ее юный возраст, однако легкомыслие моей дорогой сестры переходит все мыслимые границы. Ее поведение можно назвать скорее разгульным, чем сдержанным. Вместо того, чтобы проводить свободное время in angello cum libello или же на фехтовальном дворе, она предпочитает занимать себя бесполезными прогулками, пустой болтовней с прислугой, и сбегает на пирсы, чтобы впустую глазеть на прибывающие корабли. Я умоляю, вас, дорогой отец: лишите ее пособия. Все достающиеся ей деньги она спускает на сладости и томики поэзии крайне сомнительного качества, и к тому же нескромного содержания. Кроме того»…
Перо проделало свой обычный путь от листа до чернильницы, и уже собиралось вернуться обратно, как вдруг наша героиня подняла голову. Царившая дотоле в ее комнате тишина оказалась грубо нарушена. За дверью, что отделяла импровизированный кабинет от прихожей, послышались громкие шаги.
Волны мерно окатывали берег, раз за разом с рокотом набегали на белый песок, и неизменно скользили обратно. Акации и кипарисы покачали ветвями, посылая друг другу томный шепот дрожащей на ветру листвы. Этой древесной серенаде вторил разноголосый хор птиц. Издалека, со стороны леса, доносился истошный рев, которому позавидовали бы и глашатаи под стенами древнего Иерихона; его издавали голодные стайки черных круглолицых обезьянок. Ночь кутила и веселилась, словно гулящая гостья, которую утомленные хозяева предпочли выставить за порог.
По местному обычаю, окна держали плотно закрытыми. Ни единое дуновение ветерка не проникало между сомкнутыми ставнями. Свечка горела ровно, ее яркость усиливали четыре тонкостенных стеклянных сферы с водой, подвешенные вокруг фитиля. В свете этого огонька можно было рассмотреть комнату, а лучше всего — стол, опорой которому служил старый, оббитый жестяными полосками сундук, а также склонившуюся над столом фигуру. Наша героиня нарочно сдвинула подсвечник вправо — так, чтобы пляшущая тень от руки не мешала письму. Держа очиненное перо в левой руке, она старательно выводила на бумажном листе цепочки латинских букв.
«Дорогой отец! Могу сообщить, и скромно надеюсь, что эта весть окажется радостной, что ваши дочери в добром здравии. Пребывание за морем положительно сказывается на расположении духа. Земли Новой Испании обширны и богаты, однако в равной степени и опасны. И все же, испанские поселения растут и множатся, как грибы после летнего дождя, так что работники здесь в цене, в особенности же люди образованные. Храбрецу, оберегаемому истинной верой, надежным клинком да верными товарищами, здесь всегда будет сопутствовать успех. Потому устроить нас обеих в Конкистадорскую академию города Пуэтро-де-Сан-Феллипе было, безусловно, верным решением».
Перо украсило последнюю букву изящной завитушкой, и погрузилось в горлышко чернильницы. Когда острие появилось вновь, на нем висел небольшой комочек бумажных волокон, смешанных с густой чернотой, сделанной из секрета каракатицы. Девушка недовольно зашипела и принялась счищать каплю о тряпицу, предусмотрительно положенную рядом.
На вид нашей героине можно было дать больше шестнадцати, но меньше двадцати. Она обладала изящно очерченными мягкими скулами, тонкими губами нежно-розового цвета, и небольшим, чуть вздернутым, носиком. Длинные русые волосы были собраны лентой на затылке. Огромные карие глаза смотрели ясно и выразительно. Занятая чисткой пера, она насупилась и надула губки, словно недовольное дитя; в этот короткий момент ее можно было было бы назвать по-домашнему привлекательной. Но стоило ей вернуться к письму, как лицо девушки приняло обычное холодное и надменное выражение.
«Если почтовый корабль в пути не постигнет несчастье, то вы получите это письмо до дня св. Исидора Землепашца. К тому времени мое обучение будет полностью закончено, и я получу заветную грамоту выпускницы. Наиболее вероятно, что я стану первой ученицей среди всего курса. Надеюсь, вы не примете это признание за надменную похвальбу — я взяла на себя смелость упомянуть об этом единственно для того, чтобы внушить вам скромную отцовскую радость, вызванную заслугами вашей первеницы. Что же до моей сестры, то боюсь, ее старания и успехи оставляют желать много лучшего.»
Перо клевало чернильницу и споро скользило по бумаге. С каждой написанной строчкой взгляд русоволосой девушки холодел. В ее взгляде появилось выражение если не радости, то мрачного удовлетворения, подобного тому, какое испытывают болезненно честные люди, ставшие свидетелями того, как преступника настигает суровое и неотвратимое наказание.
«Признаться, я рассчитывала, что в обучении конкистадорскому ремеслу сестра будет вдохновляться моим примером, но увы. На деле она едва-едва попадает в число средних учениц второго курса. Добродетель милосердия диктует мне проявить некоторое снисхождение, учитывая ее юный возраст, однако легкомыслие моей дорогой сестры переходит все мыслимые границы. Ее поведение можно назвать скорее разгульным, чем сдержанным. Вместо того, чтобы проводить свободное время in angello cum libello или же на фехтовальном дворе, она предпочитает занимать себя бесполезными прогулками, пустой болтовней с прислугой, и сбегает на пирсы, чтобы впустую глазеть на прибывающие корабли. Я умоляю, вас, дорогой отец: лишите ее пособия. Все достающиеся ей деньги она спускает на сладости и томики поэзии крайне сомнительного качества, и к тому же нескромного содержания. Кроме того»…
Перо проделало свой обычный путь от листа до чернильницы, и уже собиралось вернуться обратно, как вдруг наша героиня подняла голову. Царившая дотоле в ее комнате тишина оказалась грубо нарушена. За дверью, что отделяла импровизированный кабинет от прихожей, послышались громкие шаги.
Страница
1 из 54
1 из 54
