40 миниатюр

Олег насторожился (редко звонит он).

— Олег, — позвала его мать.

— Что, меня?— удивился Олег, подходя к телефону.

— Твой дружище, — пояснила она.

— Как ты мой номер-то узнал?— спросил Олег сразу, как поднёс ко рту трубку.

— Догадался!— хохотал тот. — У меня тоже телефон есть. Сказать тебе мой номер?

— Потом скажешь, я сейчас занят… Вернее, собираюсь заняться… Хотя, вообще-то, скажи; я тебе потом как-нибудь позвоню и… пообщаемся, в общем, если хочешь.

— Нам не о чём общаться, — сказал ему тот, — потому что смысл весь в том, что я должен помочь тебе чем-то, а чем тебе помочь… Вот в чём вопрос.

— Да и не надо ничем помогать, — пожал Олег плечами. — Отдыхай себе в своё удовольствие. Не обязательно…

— Некогда уж мне болтать, приятель!— перебил его тот. — Я позвоню тебе позже. Добряк?

— Да чего ты будешь звонить?— уже мямлил Олег (какой-то сильной придурью несло от этого друга; с ума он сводил, чувствовал Олег). — Не надо звонить… — но раздались короткие гудки, готовые продолжаться бесконечно, но прекратившиеся, как только Олег собрался положить трубку на рычаги; прекратились они словами уже знакомого голоса:— Кстати, а ты знаешь, что такое Господь Бог?

— Чего?— поднёс трубку ближе к уху ещё удивлённый Олег (хоть трубка уже и находилась в двух сантиметрах от рычажков, но Олег расслышал почти каждую букву).

— Что слышал, — ответил тот. — Если не знаешь, то… Бог, это родители твои: отец и мать, в одном лице. Понял?

— Чего понял-то?!— Но ответа не донеслось, кроме гудков, как будто приглушивший их голос был призрачным.

Воспитательница

— Дети! На прогулку!— запищала воспитательница.

— Они ж тебя не слышат!— буркнула ей угрюмая нянечка, швабра которую тянула в тёмную комнату, каждый день из которой всё новые и новые нянечки не возвращались. — Они же глухонемые, дура!

— Сама!— рявкнула ей та. — Все мы глухонемые!

— Другие воспитательницы хоть обзывали как-то детей, а эта… — ворчала исчезающая в тёмной комнате нянечка (а эта добрая!— хотела сказать нянечка. Хотела, но не успела — в тёмной комнате никто не успевает).

— На прогулке, дети, ходить нужно строем!— поучала эта новенькая воспитательница детей, которые к тому же были и слепыми. — И все должны быть рядом со мной! Всех я должна чувствовать! Все должны держаться за меня, чтоб я всех вас чувствовала, а не то кокнут меня из-за вас!

— Слышь ты, коза!— проревел ей голос, образовавшийся совсем рядом. Голос отъявленного наркомана!— А ну-ка высунь свой язык!

— Ой!— перепугано завыла воспитательница, — Господи! Спасите кто-нибудь!

— В натуре, дура!— хихикнул рядом подростковый голосок (такой же отмороженный голосок… — Она думала, что всё вокруг так кайфово!

— Трахнем её?— советовался с товарищем первый, игнорируя громкий вой старухи (старых мудрых бабушек нынче нанимают в воспитательницы…

— Да ну! Не встаёт чё-то.

— Вот ты урод! Никогда у него не встаёт!

— Чё ты ноешь!, ублюдок! Ты же собирался отрезать ей язык!

— Ну да!— вспомнил тот. — Не люблю болтливых воспитательш! Ещё своё детство типа вспоминаю! Такие они все козы с языками!

— Открой пасть, вешалка!— рычал ей подросток, вставляя слова в промежутки между её немым воем, когда ей требовалось вдохнуть воздуха, — высунь язык!, а не то горло перережу!

Старуха замолчала и принялась читать-шептать молитвы, готовые пролететь через её язык сотнями за каждую секунду, которую этой бабушке чудом удавалось проживать, находясь в неопределённой компании отморозков. В самый последний момент она вспомнила про молитвы, пока один из уродов подносил к её шее бритвочку (такое ощущение, как будто она была молода, эта бабушка, и сидела в ванной, а отмороженный парень олицетворял её пальцы, но подходил всегда очень нерешительно и никогда не доводил задуманное до конца).

— Эй, — кричал ей этот наркоман, — смотри, я к твоим глазам подношу бритву! Откроешь глаза или нет?

— Ёлки палки!— негодовал подростковый голос. — Как она задолбала меня! Она же меня раздражает, эта новенькая старуха! Она всё время ходит с закрытыми глазами!

— Ну, Толян!— соглашался с ним тот, — только-только поступила и уже так жутко надоела! Откроешь глаза, вешалка?!— рычал он шепчущей старушке, на щеках которой слёзы уже оставляли чёрные следы. Они казались такими немощными, эти слёзы — даже картинок ей никаких не могли показать, чтоб она поверила и открыла…

— Слышь, старая!— крикнул ей обессиленный её упрямством подросток, — у тебя шнурок развязался!

— Как?— удивлённо не поняла она, распахнув глаза…

— О! Толян!— воскликнул старший наркоман. — Ты гений! Как это я сам не догадался, что она полная дура и её легко надурить!