40 миниатюр

(ЧТО-ТО сумрачное и жутковатое)

И, если б Мама или Папа заметили бы этот намёк… невозможно надеяться, что Малыш увидел бы их ещё хоть раз… Дело в том, что птицы эти сотворили собой фигуру того самого фантастического существа, которым иногда пытаются пугать детей. Над психиатрической больницей взлетел гигантский БУКА… и, зловеще ухмыльнувшись, растворился.

— Почему вас так долго не было?! — несколько беспокойнее положенного произнесла Маме с Папой старшая сестра, стоило им только переступить порог этого дурдома.

— А что случилось? — отреагировал Папа.

— Да уж слава Богу, что пока ещё ничего! — ответила ему медсестра. — Пока. И дай Бог, чтоб так продолжалось и впредь!

— А что может случиться? — спросила Мама.

— Будьте с ним поаккуратнее, — с каким-то чрезвычайным хладнокровием сказала эта медсестра, игнорировав Мамин вопрос. И тут же двинулась от них по своим делам, как от прокажённых.

— Странно, — резюмировал Папа.

— Может, не пойдём? — немного неуверенно проговорила Мама. — Что-то не нравится мне всё это…

— Зайдём хоть для приличия, а то что о нас люди подумают. Если что не так — сразу выскочим. Надо было не идти сразу! Неудобно же…

— Ладно, уговорил, — согласилась с ним она через большое «НЕ ХОЧУ», — пошли, так уж и быть.

И они двинулись в сторону своего Малыша…

— Папа! Мама! — завизжал Малыш, — Карлсон вернулся! — Это был не душераздирающий визг. Это был визг безумно счастливого ребёнка.

— Ну и молодец, что вернулся! — сказал на это Папа, как-то без особого энтузиазма — Карлсон каждый день возвращался, но ни Мама ни Папа так и не удостоились чести лицезреть этого Карлсона.

— А где же он, твой Карлсон? — говорила каждый день Мама.

— Он улетел, — грустно отвечал Малыш. — Но Он обещал вернуться.

— Ну обещал — так обещал! — пожал плечами Папа…

— … и отомстить… — вырвалось вдруг у Малыша.

— Что сделать? — не понял Папа.

— Отомстить, — заговорил Малыш не своим голосом. Это был голос не восьмилетнего мальчика… Это был бас 20-летнего сумасшедшего (и оттого зловещего) типа. — Потому что Ему остопиздело уже всё это! В душе Он никогда не любил родителей! Вас — старых и тупых тварей, которым уже никогда не дано поверить в Карлсона! Вы ведь только придуриваться умеете — изображать из себя этаких Личностей Богатого Воображения. Но Карлсон скоро начнёт переделывать детские мозги; он докажет МУДРОСТЬ ребёнка — Самого Совершенного Человека. Дети теперь познают истину. А ваши заплесневелые мозги уже не переделать! Воображение ваше ушло вместе с детством. Так что уёбывайте-ка отсюда, пока не поздно! Пиздуйте по-хорошему! Дальше лучше не будет. Дальше лучше никогда не бывает. Это аксиома, она стара как старость — старее мира. Всё хорошее всегда уходило в старость, и уходить будет вовеки веков, кроме Карлсона и тех, кто в него верит. Покуда стареет человек… — говорил он как заклинание (вызывающее Самого Лучшего Друга)…

— Да уберётесь вы отсюда или нет! — прогремел Малыш Маме с Папой, стоявшим с разинутыми от переизумления ртами…

— Малыш! — донеслось вдруг откуда-то с улицы, — как я рад тебя видеть!

И сквозь зарешёченное окно было видно приближающееся до ужаса жирное человекообразное гигантское существо. Оно парило по воздуху с лёгкостью табачного дыма Папиной трубки.

— КАРЛСОН! — завизжал этот восьмилетний мальчик опять своим — детским — голоском.

Существо влетело в палату, не обращая внимания на весьма прочную арматуру и бетонную стену.

— Ну что, — заговорил Карлсон голосом Василия Ливанова, — варенье, конфеты, торты есть? Всё давай! Всё съем! Не веришь?

— Опять у меня ничего нет, — грустно проговорил Малыш.

— Даже колбасы с хлебом?

— Даже колбасы с хлебом. Но… Но у меня есть родители…

— Эх, попадёшь к тебе, научишься есть всякую гадость! — пропел он так, словно всё ещё чувствовал себя в мультфильме «Карлсон вернулся». — Давай этих родителей.

— Да вот же они!

— Пусть они будут детьми, — сказал как-то Малыш.

Над психбольницей опять взмыла гигантская туча ворон. ЧТО-ТО другое они образовывали собой на этот раз.

Что же они предвещали?

1994 год

Молодеющая

Как будто Алеантина развязала свой непрогараемый бюстгальтер, вырвала слева пробку, выронила сердце, в котором закалялась большая часть её души, и с такой же безразличной импульсивностью продолжала отсутствующе смотреть на волны моря, которые не приплывали по одной (по очереди) к берегу, принося выброшенные со дна букеты цветов или падающие с неба звёзды, а — наоборот — пытались что-нибудь утащить, небрежно лежащее на берегу, хоть и на берегах не очень-то много встретится податливых слабым волнам и лёгких на отбой вещей; единственное, что волны с лёгкостью могли растворить в отравленной химикатами воде, не унося вглубь от берега дальше чем на семь волн, это весёлые и жизнерадостные мысли Алеантины.