40 миниатюр

— Налей ему чаю и попроси, чтобы вышел из моей комнаты.

Появилась в дверях мама.

— Он мои команды не понимает, — объяснила Таня, — только твои.

Мама непонимающе смотрела на дочурку.

— Выпроводи молодого человека.

— Не обращайте на неё внимания, — объяснил я матери.

— У, — поняла мамаша в чём дело и удалилась из комнаты.

Я принялся расстёгивать ширинку. Стянул брюки по колени. — Трусы тоже?

— Именно для этого я тебя и пригласила! — в её голосе чувствовалась сексуальная озабоченность, как у одной медсестры в детской больнице, где я лежал (она заставила меня раздеться догола, потому что ей казалось, что я больше всех шумлю; я выглядел наиболее заторможенным, поэтому лучше всех подходил для ритуала жертвоприношений; ей надо было кого-нибудь унизить перед другими детьми; ей просто хотелось получить удовольствие педофила; ей хотелось, чтобы девочки поглазели на голого мальчика, но она не ожидала, как из-за спины я вытащу ножик и подведу в сторону её животика, — я специально делал это не резко, чтобы она успела отреагировать и выхватить нож; это был кнопарь, который я утянул из кармана у брата, — брат ко мне приходил, приносил передачу… вообще, я в детстве был вундеркинд; — многие вундеркинды рано стареют; в молодости впадают в маразм, как я сейчас) (потом отупел я к молодости, а книжки меня только добили).

Было невыгодно пугать Таню ножиком, поэтому я стянул трусы.

Таня рассматривала, рассматривала; потом, видимо, решила объясниться. — Ты не подумай, что я с приветом.

— А что?

— Хочешь, я покажу тебе свои рисунки?

— Ну, покажи.

И она показала.

Я так и подумал, она рисовала мужские половые органы. Иногда, просто голых мужиков. По ним было видно, какие они дураки. Ну, в смысле, душевнобольные. Но не это особенно поражало. Если на картине был просто мужик без штанов, то это не так бросалось в глаза, как отдельные члены. То есть, когда на картине один член и больше ничего нет…

Я не знаю, почему у меня по коже пробежали мурашки, но дело даже не в мурашках. Дело в том, что рисунки как-то пугали. Что-то жуткое в них было.

— Ну, как? — спрашивала Татьяна.

— Что, как?

— Страшно?

— В каком смысле, страшно?

— Я смотрю, ты побледнел. Всем страшно, когда они смотрят на эти картины.

Нда. Дело, оказывается, в своеобразном таланте этой девушки.

Когда я выходил из дома, я случайно заметил, что у матери нет отражения.

Ещё одна странность!

Она, наверно, должна была заметить это за собой и не стоять возле зеркала… Да вообще — не иметь в доме зеркала. Особенно, такое огромное, как висело у неё на стене.

глава 2

Дома у меня телефона нет и, если кто-то ко мне звонит, то прибегает соседка и мурлыкающим прекрасным голосом зовёт меня к телефону.

Должен заметить, что на мурлыкающее сюсюканье покупаться нельзя; обман (безапелляционный обман) будет даже там, где ты его меньше всего ожидаешь. Я давно уже ничему не удивляюсь: мир однозначно сошёл с ума. Как такое может быть, чтобы одинокая девушка целыми днями сидела дома, нигде не работала и продолжала оставаться такой же привлекательной и очаровывающей? Если она одинока, то почему строит мне козни?! Ну, раньше я на неё очень много злился и мог рассказать о этой стерве гораздо больше, но сейчас всё пошло совсем по-другому (я наказываю свои книги и не страдаю, когда пытаюсь их читать; физическое наказание! — вот о чём я раньше никогда не мог подумать; вот чего мне не доставало: каждую страницу, которая доставляет мне особые мучения, исхлестать… если она поганка порвётся, то использовать её клон; её двойника… Хотя, трудно определить, кто у книги клон, а где настоящая. Ту, которую я читал?! Она настоящая?! Ну, не такой же я дурак, чтобы поддаваться субъективному самообману). Одним моментом смог наладить все свои долгие годы, проведённые в тупости, тоске и депрессии (я не мог обратиться к врачу, который выписал бы мне антидепрессанты, потому что это такая же бессмыслица, как презерватив (кто-то сочтёт меня глупым, но я использовал бы его, как жвачку). Таблетки притупляют боль, но не привычку, помогающую боли размножаться (если мне удавалось раздавить привычку, то я точно не мог разглядеть, оставила ли она после себя яйца, бактерии; мне казалось, всякая привычка, как беременное создание, и чем больше привычек в себе уничтожаешь, тем больше появляется яиц, поскольку «беременное создание» не может само разродиться; она, как зомби (оживший мертвец), будет гнить и ползать до тех пор, пока не выстрелишь ему в голову; тогда раздавленное исчадие сможет может выпустить на белый свет своеобразного «франкенштейна» (всё, что этот оживленный колдуном мёртвый людоед сожрал, все эти куски мяса выберутся на свободу… Мда, бред я мелю какой-то? Но идеи гения мертвы, пока жив создатель)…

Итак, на чём я остановился?