Небо сохраняется через сны когда Бога нет дома

Они запрещены.

Так же запрещены мясо и напитки. Она не говорит ни слова, ставит поднос на пол и уходит заперев за собой дверь. Я слышу звук отмычки. Позвякивание ключей.

Выходить тоже запрещалось.

Беру металическую миску и зачёрпываю рис тремя пальцами. Столовые приборы запрещены. Я могу поранить себя.

В моей комнате нет света. И никогда не было.

Он запрещён. Я могу уйти к нему.

Забитые досками окна лишь частично пропускают лучи солнечного света. Она говорит, что этого достаточно. В противном случае я могу убежать.

Серые цементные стены. Тут нет обоев.

Это роскошь. Всякая роскошь запрещена. Роскошь губительна.

У меня в комнате нет стола, нет стульев. Это излишества.

Твёрдая пружинистая кровать без подушки. Она говорит, это излишне. Вполне можно обойтись без постельного белья и мебели. Я не знаю, что Там, за пределами моей комнаты, но здесь, я рисую свой мир. Таким, каким я его вижу. В моём распоряжении пачка бумаги, простые карандаши и библия. Она говорит, что мне это надо чтоб не сойти с ума.

Я не знаю как я выгляжу, но я часто рисую себя. В остальном, я рисую свои сны. Я просыпаюсь и тут же хватаюсь за бумагу, пытаюсь зарисовать их как можно быстрее пока они не успели выветриться из моей головы. Я не знаю, такая ли жизнь за пределами моей комнаты как та, что у меня во снах, но мне всё больше хочется узнать об этом. Щель в жизнь в моём забитом окне настолько высоко, что я не дотягиваюсь до неё даже встав на кровать. Ещё она дико режет глаза когда я подымаю на неё голову.

Ещё я не уверен, есть ли вообще что-то вне этой комнаты, ну, там… действительно ли там что-то другое, другой мир, жизнь или это просто всё моё воображение.

Она говорит, что там живёт порок и если я выйду к нему, то я запачкаюсь. Она говорит, что я должен быть чистым, тогда Бог сможет принять меня к себе. Я смогу прийти, туда… к свету.

Я хочу к свету. Всю жизнь я провёл в этой темноте.

Я почти закончил рисунок очередного сна. Мне всегда снятся серые сны. Такие же серые как цвет моих карандашей.

Остались последние штрихи. Недоеденный рис остыл и покрылся прозрачной плёнкой.

Я снова слышу шаги. Они совсем близко.

Треск свечи. Оранжевый свет падает на мой рисунок красиво раскрашивая его. Получается оранжевый коридор со стоящим впереди человеком. Он тоже оранжевый. Я смеюсь. Но не долго. Открывается дверь и я получаю громкую затрещину прямо по шее.

— Нельзя смеяться! Слышишь!? Нельзя!

Она лупит меня полотенцем которое принесла. Снова говорит, что смеяться нельзя, потому что сегодня пятница. Я должен был молиться, а я снова ослушался.

— Ты не доел! Ты снова не доел! Ты портишь еду! Это недопустимо!

— Я ещё не закончил сон! Ты не видишь!?

— Несносный мальчишка! — она оставляет полотенце, берёт миску с рисом и пытается насильно затолкать мне его в рот своими сальными пальцами которые пахнут мылом, принесённым ею вместе с тазом воды — Ешь! Ешь! Я кому говорю!

— Если ты будешь ругаться, Бог не возьмёт тебя к себе! — кричу я.

— Замолчи! Замолчи! — миска с недоеденным рисом выпадает у неё из рук из-за того, что она отвесила мне ещё одну оплеуху. Остатки рассыпаются по полу. Миска падает с металлическим скрежетом. Она заставляет меня собирать его с пола.

Она говорит, что еду нельзя оставлять, потому что в противном случае, однажды, ты умрёшь с голоду, а ещё хуже, Бог не возьмёт тебя к себе. На мой вопрос «Откуда ты берёшь еду?», она отвечает «Бог даёт», поэтому мы должны быть ему благодарны.

Потом она мочит полотенце и начинает обтирать меня, это что-то вроде принятия душа. Я не знаю, что такое душ, но я люблю мыло. Мне нравится как оно пахнет. Я не знаю, что оно мне напоминает потому что мне с чем сравнить, но это положительные ассоциации. Однажды я его съел потому что у него был такой аппетитный запах в отличие от той еды, без вкуса и специй, что она приносит мне каждый день.

Она — моя мать. Матильда. Она очень набожная. Она никогда не улыбается, не смеётся и мне запрещает, потому что верит, что жизнь нам дана не для веселья, а для подготовки к высшей цели.

К высшей жизни.

К свету.

Мне нравится смеяться. Я часто смеюсь когда она не слышит.

Ещё мне нравятся бабочки. Они часто залетают ко мне в комнату через щель в забитом окне. Они мне нравятся тем, что они так беззащитны и позволяют мне издеваться над ними. Они позволяют мне пришпиливать себя булавками в бумаге. Меня это смешит. Матильда запрещает мне это делать, потому что это причиняет боль живому существу. Не знаю. Матильда часто делала мне больно и я думал, что не будет ничего страшного, если и я сделаю кому-то больно. Я их, таким образом, очищал. Матильда говорит, что всякая боль нас очищает от греха.