Небо сохраняется через сны когда Бога нет дома

— А зачем это надо?

— Чтоб ты спросил — закуриваю — уже вечер. Лучше скажи мне, куда ты сейчас пойдёшь?

— Мне некуда идти — отворачивается — моя мать умерла неделю назад. Несчастный случай.

— И где ты живёшь?

— Я не знаю.

— Как это ты не знаешь? Тебе память отшибло?

— Она говорила, что мне не нужен адрес, потому что я всё равно никогда не выйду.

— А дорогу домой знаешь?

— Нет… — он мотает головой — я на улице второй раз в жизни.

А я таращусь на него и не втыкаю нифига. Как так всего второй раз на улице, где его держали, кто и зачем.

— Короче ты вздумал умирать здесь. Я верно понимаю?

— Верно — он снова шмыгает носом и вытирает лицо.

— Эй! Ты только соплями мне плащ не уделай!

А он всё смотрит и смотрит на меня этим жалостливым взглядом. Пытается показать как ему плохо и больно. В каком он безвыходном положении. Просит о помощи. Своими огромными глазами.

Мне не было его жаль. Я сам оказался в таком же положении пол года назад, только я не ныл и не винил судьбу, не размазывал сопли. Я был зол. Я тогда был готов убить всех и каждого.

— Ты думаешь тебя тут заметят, спросят всё ли в порядке и возьмутся взять тебя к себе?

— Я не знаю… что я могу знать… я никогда не был на улице.

— Уверяю тебя, люди тебя тут даже не заметят, и не потому что ты такой серый и невзрачный… напротив, ты чертовски красив, а они… им просто пофиг на всё что их не касается. Так что сдохнешь ты здесь, если сию же минуту что-то не предпримешь.

— Что я могу предпринять? А что вы делали?

— Хватит ко мне обращаться как к старику! Я немногим старше тебя!

— Прости…

— Я не сидел и не скулил, для начала… — снова закуриваю — а вообще, у меня в распоряжении была только скрипка и моё феерическое мастерство музыканта — иронирую — а у тебя что есть?

— Ммм… — он подымает глаза вверх, от чего они кажутся ещё огромнее и раздумывает — я умею рисовать. Я художник. Но у меня нет бумаги.

— Ну прямо как танцор без ног — смеюсь — ладно… подымайся.

— Что? Куда мы?

— Ну, ты можешь сидеть здесь дальше и подыхать или пойти со мной. Я тебя, хотя бы, накормлю. Ты голоден?

— Хах… да… — он широко улыбается, так, что его глаза слезятся, ему это невероятно идёт — спасибо!

Потом улыбка исчезает. Он говорит, что не может встать из-за боли и холода. Склоняюсь над ним. Беру его на руки. Он холодный и лёгкий. Обнимает меня за шею тонкими, холодными руками.

Я сам не знал куда его сейчас тащить. Я был бездомным. БОМЖ — так люди говорят. Мне некуда было идти. Мне некуда было его нести. Сажусь на сиденье одного из залов ожидания. Беру телефон. Он сидит на мне. Обнимаю рукой за талию. Переодически на него поглядываю. А он смотрит на телефон.

— Что? Никогда не видел? — кручу перед его носом, а он говорит, что не видел, спрашивает что это и зачем это надо — ну ты чудной! Откуда ты такой взялся только? — прикасаюсь холодной рукой к его лицу, абсолютно бледная нежная кожа, огромные голубые глаза и чёрные как смоль волосы.

— В приюте мне так же говорили… Они говорили, что я странный и откуда я вообще такой… — краснеет, опускает глаза вниз.

— Ну и пошли бы они… правда теперь тебя социальники искать будут, дабы вернуть назад… хотя, я думаю всем пофиг. Просто всем всегда пофиг — пожимаю плечами, он смотрит на меня с жалостью — не смотри на меня так, это раздражает.

Он снова извиняется, потом прикасается пальцем к кольцу в моём носу. Говорит, что впервые видит нечто подобное. Трогает мои волосы, говорит, что у них странный цвет, что он такого не видел, что вообще никогда не касался других людей.

Я не знал, что я буду с ним делать когда брал. Я не знал куда с ним идти и на что жить. Я ничего не продумал. Я вообще всегда редко что обдумывал и этот раз не стал исключением…

Голубое небо. Я рисую контур. Средним пальцем размазываю серый карандаш по бумаге. Я запечатлеваю небо. Небо голубое и яркое, оно объёмное и будто живое, но на бумаге оно получается серым и пасмурным… безжизненным, потому что в моём распоряжении только серый карандаш.

Рин купил мне пачку бумаги. Теперь я могу рисовать сколько мне влезет.

Мы въехали в квартиру. Рин сказал, что это временно, потом придётся искать новое жильё. Мне здесь нравится, тут уютно. Тут одна огромная кровать, она ещё мягче чем та, что была в больнице, пару столиков, шкаф. Он говорит, чтоб я не вставал, иначе не поправлюсь. Говорит, что мне нужен покой, но потом придётся потерпеть. Я не знаю, что он имел в виду, но выглядел он так, будто не знает, что делать.

— Рин?

— М?

— Я хочу тебя нарисовать…

— Пхах… что? Ты меня изуродаешь — усмехается.

Он не видел как я рисую.