Зверь

Нос тяжелого бронехода наклонился, и, подняв мириады сверкающих на солнце брызг, машина вошла в воду. Командирский бронетранспортер сам по себе тяжелее первого — все то же оборудование, плюс пушка Грязева-Шипунова, весившая в два раза больше обоих КПВТ, и запас 23-миллиметровых снарядов для нее, весивший в пять раз больше боекомплекта пулемета Владимирова. Так что второй транспорт погрузился в воду выше выштамповки на боку. Не потому что воды стало больше — отнюдь, он проваливался в илистый грунт глубже, чем первый, который, к тому же, успел взбаламутить грязь на дне реки. Машина дошла до середины водоема, начала подъем, и, тут, проскальзывая всеми восемью колесами, начала сползать обратно.

— Не гази так, не гази, — закричал Закиров, барабаня кулаком по броне.

— Еще ты меня поучи! — донесся ответ гонщика, выжавшего полный газ.

ТБС-93, не двигаясь с места, лишь глубже погружался в ил.

— Verdammte Scheisse, — выругался я. — Гера, отставить! Kommen… приехали, то есть.

— Да, кажись, жопа, — согласился, высовываясь из люка Маркин.

Я помню, в Германии, во время учебной езды на танках люк механика-водителя никогда не закрывался, хотя сам обучаемый пилот сидел, опустив сидение в боевое положение. И делалось это не для лучшей вентиляции, или чтобы механик-вредитель ясно и четко слышал приказы инструктора — для этого ларингофоны были изобретены. Советская армия очень многое переняла от той, царской, что существовала до революции, и в которой самым действенным методом закрепления полученных уроков считали телесные наказания. Все элементарное просто — инструктор сидел на башне, в аккурат над открытым люком будущего Генриха фон Клауса, и когда тот откровенно косячил, наставлял солдата на путь истинный ударом сапога по темечку. Наверно, потому обучение механиков-водителей в Советских Вооруженных Силах занимало столь малое время.

Вот это же самое мне захотелось сделать и со спортсменом — двинуть хорошенько подошвой ботинка по носу, чтобы думалось лучше. Но я смог сдержать себя. Для Маркина я придумал другое наказание.

— Слушай мою команду, дружище, — произнес я. — Хватай лебедку, и на берег — бегом марш.

— Но… эх…

Поняв, что спорить со мной бессмысленно, Гера включил лебедку, и спрыгнул в воду. Дотащив, по мере разматывания бобины, огромный крюк с карабином до берега, гонщик нерешительно замер. И то правда — пятидесятиметровый трос кончился, а цеплять его было некуда — до ближайшего подходящего дерева было еще примерно столько же.

— Давай сюда, — сжалился над ним Елисеев.

Механики прицепили крюк ко второму БТРу, и Маркин, отчаянно ругая того, кто придумал такие трофи-рейды, вернулся в машину. Оба броневика отчаянно завращали колесами, причем один месил грязь и ил на дне реки, а второй — вспахивал траву на лужайке.

— Давай, давай, внатяжечку, — наставлял гонщика Закиров.

Стальной трос натянулся до предела, вода под колесами командирской машины вскипела, но, транспорт, один черт не трогался с места. Уши бы ободрать тому, кто этот брод на карте нарисовал!

— Слышь, berufskraftfahrer, а ты лебедку включил? — вспомнил я.

— Где ж ты раньше был! — воскликнул Гера.

Теперь дело пошло поживее. Бронетранспортер подался вперед, и трясина, с громким всхлипом, выпустила машину. Грязный, заляпанный комьями ила, schЭtzenpanzerwagen уже вышел на берег, а я еще долго смотрел на то место, где он застрял, и где до сих пор бурлил водоворот. В свете заходящего солнца, отражающегося от реки, зрелище было просто завораживающее.

Стоп! Только сейчас до меня дошло, что солнце уже садилось, а мы за день не прошли и пятидесяти километров! То ли я разучился командовать такими операциями, то ли бойцов выбрал крайне неудачно, то ли звезды расположились в фигуру, не сулящую ничего хорошего — «в дулю», как сказал бы Мищенко.

В любом случае, продолжать движение ночью, по незнакомой вражеской территории было бы еще большим безумием, чем вся операция. Потому я решил занять круговую оборону, и готовиться ко сну. При свете дня оно как-то безопаснее. Поставив машины в десятке метров друг от друга, носами в противоположных направлениях, я распределил дежурства:

— Дежурим по два часа, первый — я, потом — Сафин с Закировым, Елисеев с Калачевым, Замышляев с Мищенко, последние — Маковецкий с Маркиным.

— Ну вот всегда так, — нахмурился Гера. — А мне еще БТР весь день вести!

— Хуже вряд ли получится, — успокаивающе похлопал водилу по плечу Булат.

Большая часть отряда отправились на боковую, остались лишь я, заступивший на пост, Татарин с Наилем, резавшиеся в карты, и Мищенко, попыхивавший своей трубочкой, нарезая черное от перца сало тоненькими ломтиками.

— Слышь, Бульба, — повернулся к нему башкир. — Угости визжаловым.

— Та сала совсем трошку, — ответил Тарас.