Добавить в моё избранное
172 мин, 37 сек 4796
В его старой поверхности отражался мечущийся в агонии юноша: он мотал головой, выгибался всем телом, вжимаясь в жесткую кровать. Он заводил руки за спину, силясь вырвать уродливые отростки, которые, казалось, приросли к его спине и лопаткам. Ловя их горячие концы, он крепко сжимал зубы, пересиливая боль отторжения. Темные угловатые отростки крепли и со временем обретали более похожий на крылья вид. Словно серые спицы, они вытягивались в резкий силуэт, постепенно обретая прожилки, напоминающие рваную вековую паутину.
На кровати, стоявшей подле окна, тихо спал Луитер, а его агонию отражало лишь зеркало, умевшее видеть правду, и испарина, выступившая на напряженном теле. Зеркало видело то, что происходило в действительности, а не то, что может показаться на первый взгляд. Каждый человек что-то скрывает не только от других, но и от себя, а зеркало никогда не делится своими тайнами с другими, потому что в секунду видения забывает об этом.
При тусклом свете за письменным столом сидел мужчина и с явно скучающим видом всматривался в листы бумаги, заполненные словами, набранными на печатной машинке. Его взгляд ровно проходил по каждой строчке, но даже не вчитывался в них, а лишь скользил вдоль, будто желая исправить неточность шрифта.
Он беззвучно выдохнул, когда его плеча коснулась изящная рука, осторожно поглаживая ткань рубашки. Длинные ногти неспешно прослеживали шов, приближаясь к воротнику, обводили его и монотонно отводили белую ткань от кожи. Ладонь уверенно легла на шею, ощутимо сжимая и медленно отпуская, слушая удары сердца в венах, но не чувствуя в нем жизни.
Тонкая линия, оставленная острым ногтем, быстро алела, наполняясь кровью. Медленные робкие капли скатывались по коже, нерешительно пачкая ткань.
Обернувшись, Эдвард увидел темноволосую девушку, чья изящная фигура, казалось, таяла в дрожащем свете свечей. Длинные вьющиеся локоны огибали ее плечи, а тонкая сорочка открывала меж своих расстегнутых пуговиц роскошную грудь, так искусно скрытую верхом корсета.
— Опять безлунная ночь? — без особой заинтересованности произнес он, больше даже не спрашивая, а констатируя.
— Да. Нет даже звезд. Ни одной. Сегодня они позволяют всем грехам, живущим лишь во тьме, предстать во всей красе, — перекидывая одну ногу через Эдварда, сидящего на стуле, девушка медленно села ему на колени.
— Не все грехи прекрасны, — кладя руки ей на плечи и снимая с них сорочку, он заглянул в глаза ночной гостьи. Все видят в них похоть, страсть и желание, которые одной лишь искрой могут сжечь дотла, а он видел тлен безжизненных тел и смрад безысходности.
— Все… все, что прекраснее дозволенного — грех. А сам грех — не больше, чем порыв души. Тебе ли не знать, насколько различно бывает прекрасное? — облизывая кончиком языка свои губы, девушка вожделенно смотрела на тонкие кровавые линии, желающие скрыться за тканью, которая их предавала и показывала лишь ярче.
— Знаю… как и то, что ты пришла сюда явно не об этом рассказывать, — отведя от лица седую прядь, смешав ее с черными, Эдвард провел пальцами по шее и, взяв рубашку за ворот, открыл плечо. Кровавое пятно с ткани отпечаталось на коже, словно клеймя ее.
— Да, верно… я испытываю желание, но даже сотни моих любовников не могут удовлетворить его. Они полны корысти и разврата, их кровь пуста. В ней нет ничего, даже соли слез, ведь они проливают их перед палачами судьбы, прося о помиловании, — томно вздохнув, девушка теснее прижалась к Эдварду, обвивая руками его шею. — Я помню твои слезы, безупречные, словно капли дождя в ясное утро. Ты пролил их лишь однажды, отчаявшись… и с тех пор они исчезли. По твоим венам течет кровь, наполненная твоими мыслями и… мечтами. Но умеешь ли ты мечтать? Едва ли…
— Возможно… — прикоснувшись к шнуровке тугого корсета, Эдвард медленно оттягивал шелковые ленты.
Отстранившись, девушка посмотрела на порез на его шее и, приоткрыв губы, приникла к нему, жадно гладя языком рану, смакуя терпкий привкус. Острые зубы разрывали кожу, жаждая больше крови, а мягкие губы обводили рану, не желая упустить ни одной капли. Эдвард чуть наклонил голову, позволяя терзать свою шею. Закрыв глаза, он неспешно развязывал ленты корсета, кончиками пальцев касаясь теплой кожи, и она отчего-то напоминала ему фарфоровую вазу, стоявшую на вечернем солнце.
Отпрянув, девушка провела тыльной стороной ладони по шее, на которой не осталось и следа от ее терзаний. Светлая тонкая кожа и едва выступающие вены вновь наполнялись кровью. Протянув руку, она взяла со стола перьевую ручку и, выпустив из нее чернила на пол, обтерла перо о полы своей сорочки, спавшей к локтям.
Острие тонко разрезало кожу на груди Эдварда, выводя известные лишь девушке символы. Они медленно покрывались кровью, капли которой, едва выступая, слизывались горячим языком. Девушка повторяла им контур символов, и они тут же исчезали, словно она слизывала не только кровь, но и раны.
На кровати, стоявшей подле окна, тихо спал Луитер, а его агонию отражало лишь зеркало, умевшее видеть правду, и испарина, выступившая на напряженном теле. Зеркало видело то, что происходило в действительности, а не то, что может показаться на первый взгляд. Каждый человек что-то скрывает не только от других, но и от себя, а зеркало никогда не делится своими тайнами с другими, потому что в секунду видения забывает об этом.
При тусклом свете за письменным столом сидел мужчина и с явно скучающим видом всматривался в листы бумаги, заполненные словами, набранными на печатной машинке. Его взгляд ровно проходил по каждой строчке, но даже не вчитывался в них, а лишь скользил вдоль, будто желая исправить неточность шрифта.
Он беззвучно выдохнул, когда его плеча коснулась изящная рука, осторожно поглаживая ткань рубашки. Длинные ногти неспешно прослеживали шов, приближаясь к воротнику, обводили его и монотонно отводили белую ткань от кожи. Ладонь уверенно легла на шею, ощутимо сжимая и медленно отпуская, слушая удары сердца в венах, но не чувствуя в нем жизни.
Тонкая линия, оставленная острым ногтем, быстро алела, наполняясь кровью. Медленные робкие капли скатывались по коже, нерешительно пачкая ткань.
Обернувшись, Эдвард увидел темноволосую девушку, чья изящная фигура, казалось, таяла в дрожащем свете свечей. Длинные вьющиеся локоны огибали ее плечи, а тонкая сорочка открывала меж своих расстегнутых пуговиц роскошную грудь, так искусно скрытую верхом корсета.
— Опять безлунная ночь? — без особой заинтересованности произнес он, больше даже не спрашивая, а констатируя.
— Да. Нет даже звезд. Ни одной. Сегодня они позволяют всем грехам, живущим лишь во тьме, предстать во всей красе, — перекидывая одну ногу через Эдварда, сидящего на стуле, девушка медленно села ему на колени.
— Не все грехи прекрасны, — кладя руки ей на плечи и снимая с них сорочку, он заглянул в глаза ночной гостьи. Все видят в них похоть, страсть и желание, которые одной лишь искрой могут сжечь дотла, а он видел тлен безжизненных тел и смрад безысходности.
— Все… все, что прекраснее дозволенного — грех. А сам грех — не больше, чем порыв души. Тебе ли не знать, насколько различно бывает прекрасное? — облизывая кончиком языка свои губы, девушка вожделенно смотрела на тонкие кровавые линии, желающие скрыться за тканью, которая их предавала и показывала лишь ярче.
— Знаю… как и то, что ты пришла сюда явно не об этом рассказывать, — отведя от лица седую прядь, смешав ее с черными, Эдвард провел пальцами по шее и, взяв рубашку за ворот, открыл плечо. Кровавое пятно с ткани отпечаталось на коже, словно клеймя ее.
— Да, верно… я испытываю желание, но даже сотни моих любовников не могут удовлетворить его. Они полны корысти и разврата, их кровь пуста. В ней нет ничего, даже соли слез, ведь они проливают их перед палачами судьбы, прося о помиловании, — томно вздохнув, девушка теснее прижалась к Эдварду, обвивая руками его шею. — Я помню твои слезы, безупречные, словно капли дождя в ясное утро. Ты пролил их лишь однажды, отчаявшись… и с тех пор они исчезли. По твоим венам течет кровь, наполненная твоими мыслями и… мечтами. Но умеешь ли ты мечтать? Едва ли…
— Возможно… — прикоснувшись к шнуровке тугого корсета, Эдвард медленно оттягивал шелковые ленты.
Отстранившись, девушка посмотрела на порез на его шее и, приоткрыв губы, приникла к нему, жадно гладя языком рану, смакуя терпкий привкус. Острые зубы разрывали кожу, жаждая больше крови, а мягкие губы обводили рану, не желая упустить ни одной капли. Эдвард чуть наклонил голову, позволяя терзать свою шею. Закрыв глаза, он неспешно развязывал ленты корсета, кончиками пальцев касаясь теплой кожи, и она отчего-то напоминала ему фарфоровую вазу, стоявшую на вечернем солнце.
Отпрянув, девушка провела тыльной стороной ладони по шее, на которой не осталось и следа от ее терзаний. Светлая тонкая кожа и едва выступающие вены вновь наполнялись кровью. Протянув руку, она взяла со стола перьевую ручку и, выпустив из нее чернила на пол, обтерла перо о полы своей сорочки, спавшей к локтям.
Острие тонко разрезало кожу на груди Эдварда, выводя известные лишь девушке символы. Они медленно покрывались кровью, капли которой, едва выступая, слизывались горячим языком. Девушка повторяла им контур символов, и они тут же исчезали, словно она слизывала не только кровь, но и раны.
Страница
13 из 49
13 из 49
