Единорог

Святой поднялся, обронив куски

Молитв, разбившихся о созерцанье:

К нему шел вырвавшийся из преданья

Белесый зверь с глазами, как у лани

Украденной, и полными тоски.

В непринужденном равновесье ног

Мерцала белизна слоновой кости

И белый блеск, скользя по шерсти тек,

А на зверином лбу, как на помосте,

Сиял, как башня в лунном свете, рог

И с каждым шагом выпрямлялся в росте.

Пасть с сероваторозовым пушком

Слегка подсвечивалась белизной

Зубов, обозначавшихся все резче,

И ноздри жадно впитывали зной.

Но взгляда не задерживали вещи:

Он образы метал кругом,

Замкнув весь цикл преданий голубой

С трепетом я ждала, что Валера скажет на это, но он молчал. А потом неведомый, хриплый, странно ломкий старческий голос сказал:

— Святой поднялся, обронив куски молитв, разбившихся о созерцанье. А твой отец, Валерия Станиславовна, был далеко не святой. И не куски молитв он обронил, ее увидев. Как он любил, твою мать, как он ее любил. Но не сумел уберечь, и сам не сумел уберечься. Правда, от союза этого родилась ты. И ты, наверное, не понимаешь, что этот зверь «вырвавшийся из преданья», вырвался оттуда, чтобы погубить твоего отца. Правда, иначе не было бы тебя. Но ведь тебя и так скоро не будет.

Я выслушала его, почти не дыша. Голос замолк, и я услышала Валеру, повторявшего:

— Алло! Лера! Ты меня слышишь?

— Да, — сказала я.

— Наверное, у мобильника батарейки садятся.

— Господи, так ты еще не дома, что ли?

— А в любой женщине сидит мамаша, да? Через десять минут буду дома, мамочка, и буду спать.

— Ты за эти десять минут не засни. Ты за рулем?

— Да, за рулем. Не засну, не беспокойся, мне бы дома хоть заснуть. А ты давай ложись. Да завтра, ладно?

— Спокойной ночи, — сказала я.

— Спокойной ночи.

Он отключил телефон. А я подняла голову и увидела, как в окне, в черном морозном небе сияет яркая и ясная звезда. Потом сбоку набежало темное, не видное на черном небе облачко и закрыло звезду. Но облачко не стояло на месте, оно скоро уползло, и звезда моя воссияла вновь.

Как сказал этот старческий голос? Меня скоро не будет? Пусть. Мне, и правда, кажется, что это не так уж и страшно. Я, в сущности, никогда за себя не боялась. Мой страх всегда был сродни тому страху, который испытываешь перед экзаменом — или ночью в пустой квартире. Это страх беспредметный и беспричинный, это страх не за свою жизнь или благополучие, а просто страх. И кстати, я готова поспорить, что Валерка таких страхов не знает. Он из тех, кто может бояться смерти — и только, из тех, кто видел смерть слишком близко.

А я отчегото не боюсь. Мои родители умерли всего год назад, но смерть продолжает оставаться для меня абстрактным понятием. А кто же боится абстрактных понятий? Не я, во всяком случае.

У меня всегда было очень странное ощущение — ощущение собственного бессмертия. Я даже падать не боялась в детстве. Мне кажется, вот скажут мне, прыгни сейчас с балкона, я пойду и прыгну. Из пустой бравады. Я боюсь неведомого, но смерти, боли, страданий я не боюсь. Глупо. Скажи я это вслух, люди решат, все это лишь потому, что я не знала страданий. Может быть, конечно, все так и есть. Не знаю. Не знаю.

Уже половина второго. Уже завтра. И скоро я увижу Валеру.

Но есть коечто, чего я боюсь. Зачем Саша сказал, что за близких Валера отдаст жизнь? Эти слова крутятся и крутятся у меня в голове. Вся беда в том, что он уже — в моем сердце. И мне страшно за него. Не за себя, за него, хотя это за меня нужно боятся: невинная двадцатилетняя девочка и почти сорокалетний мужчина, прошедший войну, тюрьму и кучу еще всякий гадостей. А мне чутьчуть, но все же за него страшно. В глубине души я чувствую, что кончу не лучше, чем мои родители, и не дай бог в тот момент рядом со мной оказаться Валерке. Он же привык решать такие (опасные) ситуации. Он привык, это написано у него на лбу — аршинными буквами. Но с этой ситуацией не справился даже мой отец.

Ну, зачем Саша это сказал? Я же не засну теперь.

Инна Михайлова, 19 лет, студентка 3го курса географического факультета:

Сколько я ее помню, парней у Лерки не было. Она не интересовалась парнями. В некоторых отношениях Лерка так и осталась маленькой девочкой. Например, когда мы учились в классе десятом, ей как бы в шутку подарили Барби. И она загорелась. У нее этих Барби было три или четыре, и она шила для них бальные платья, очень красивые, кстати сказать. Это у нее целый год продолжалось, помоему.

Я не хочу сказать, что Лера была инфантильна. Но она словно не доиграла в детстве, не дошалила. В ней навсегда сохранилось чтото детское.

Парни Лерку не интересовали.