Единорог

Он в разводе, давно уже. Как вернулся оттуда, с Афгана в смысле, так и развелся. Он, понимаешь, рано совсем женился, а она такой дрянью оказалась. И дурой, и дрянью.

— Поэтому он больше и не пробовал?

— Ну, может. Знаешь, он ведь… — Саша вдруг заулыбался, странно так, мечтательно и растерянно, — Он же прям с ума сошел по тебе, я уж и не думал, что когданибудь увижу такое. Он мне сказал: если у тебя с ней чтото есть, я тебя убью.

— Потвоему, это должно мне понравится?

— Знаешь, я никогда раньше не смог бы представить Валерку влюбленным. Он вообще не привязчивый. Не знаю, всегда такой был или там стал, не знаю. Валерка не привязывается. Ни женщинам. Ни к друзьям. Он легко расстается с людьми, если люди по какойто причине перестают его устраивать. Люди нуждается в нем, он сам ни в ком не нуждается. Но тех, кого он держит вокруг себя, за тех он отдаст жизнь.

— Мне не нужно, чтоб за меня отдавали жизнь, — сказала я.

— Ты так думаешь? Знаешь, Лер… В общем, я хотел сказать тебе…

— Да?

— Он с ума сходит, Лер. Я его двадцать лет знаю, но я никогда его таким не видел. Знаешь, устраивает он тебя или нет, но, Лер, отнесись к нему не так, как к очередному ухажеру, которому просто хочется погулять с красивой девушкой. Здесь все серьезно, Лерка. Понимаешь, он, конечно, такой, ну, крутой, но сердце у него — беззащитное. Я двадцать лет его знаю, Лерка, я знаю, что говорю.

А потом он ушел. Я только закрыла за Сашей дверь, как грянул телефонный звонок — из обоих аппаратов. Я побежала в спальню и схватила трубку. Честно говорю, я почемуто подумала, что это Валера. Хотя зачем ему звонить среди ночи.

В трубке царило молчание. Даже дыхания не было слышно.

— Я вас не боюсь, — сказала я в приступе неожиданного веселья, — Я вас не боюсь, слышите?

И положила трубку.

В квартире стало так тихо. Я разозлилась. Пошли и раздвинула все шторы, и морозная звездная ночь обрушилась на меня изо всех окон.

Я не боюсь больше, нет. Пусть меня убьют. Пусть я умру, я больше не боюсь. Я жила, как дурочка, в добровольной тюрьме, не смея выйти за собственноручно созданные стены. Но все изменилось. Я увидела «мир иной». Я больше не боюсь.

Там лап ленивых плавное движенье

Рождает страшный тишины раскат,

Но вот одна из кошек, взяв мишенью

Блуждающий по ней тревожно взгляд,

Его вбирает в свой огромный глаз,

И взгляд, затянутый в водоворот

Зрачка, захлебываясь и кружась,

Ко дну навстречу гибели идет,

Когда притворно спящий глаз, на миг

Открывшись, вновь смыкается поспешно,

Чтоб жертву в недрах утопить своих:

Вот так соборов окнарозы встарь,

Взяв сердце чьенибудь из тьмы кромешной,

Его бросали богу на алтарь.

Это Рильке. «Окнороза». Я не хочу сказать, что сердце мое бросили на алтарь. Это взгляд мой пойман и утоплен. А Валера похож на кошку, очень похож. Вкрадчивая походка, руки в карманах и этот поворот головы, глаза, слегка приподнятые к вискам.

Вот еще из Рильке:

… Не так уж трудно

понять убийц, но это: смерть в себе,

всю смерть в себе носить еще до жизни,

носить, не зная злобы, это вот

неописуемо.

«Это вот — неописуемо». Он — неописуем. Я сразу поняла это, с первого взгляда. Надо в следующий раз подвести его к зеркалу и посмотреть, отразиться ли он там. Мне даже кажется, что не отразится. Зеркало не примет его. Не выдержит. Что ни говори, а у зеркал тоже есть нервы.

Валерка всетаки позвонил. Смешной такой, звонит и говорит:

— Это я. Я тебя разбудил, да?

Если б я о нем не думала в тот момент, я бы его просто не узнала. Да и поздно уже, нормальные люди спят, одна я сижу, дурочка, дневник мучаю.

— Нет, — сказала я, — Не разбудил.

— Лер, четверть второго. Ты что не спишь?

— Я о тебе думаю, — ляпнула я.

— Думаешь, как бы меня отшить завтра?

— Неет. А ты зачем звонишь? Сказать, что ты завтра занят?

Он засмеялся.

— Лер…

— Что?

— Поговори со мной немного, раз уж ты не спишь.

— О чем?

— Все равно. Расскажи чтонибудь. Или стихотворение прочитай.

«Ладно же!» — подумала я и рассказала ему «Окнорозу».

— Круто, — сказал он, — А еще?

И я зачемто, по какойто неведомой причине рассказала ему «Единорога». Сидела с закрытыми глазами и медленно проговаривала вслух эти строки, которые вечно звучат в моем сердце — и это не пустые слова! Порой я думаю: что же видел Рильке, когда писал эти слова, как он мог увидеть ИХ — моих родителей, моих бедных, мертвых родителей, которых сгубила сеть чудес?