Единорог

Солнце все выше и заливает все оранжевым сиянием.

Мороз. Воздух замерз. Стремительно пролетает в розовоголубом небе маленькая птица. На балкон сел голубь, напушенный, необычайной коричневобелой окраски. Вот тушка так тушка. Он сидел, пушась все больше и больше, а потом мимо пролетел другой голубь, сизый, и этот, коричневый, встрепенулся и полетел за тем. На деревьях сидят вороны, серые с черным, спокойные как будды. Сидят себе и сидят, не шелохнуться, и глаза у них острые и блестящие, как кинжалы из гематита.

Мороз. Мороз, черт бы его подрал.

Проснулась я сегодня поздно. Я долго лежала, повернувшись на бок, и смотрела на светлую комнату и на иней, затянувший низ окна. Сладкое это было пробуждение, тихое, долголенивое.

Валера, — думала я. Валера. Вот о чем я думала, долгодолго, бесконечно — просто лежала и думала. Была уже половина десятого, до трех не так уж и долго. А потом я вдруг забеспокоилась. Куда он меня поведет? А если ему приспичит прихвастнуть своими деньгами, и он потащит меня в дорогой ресторан? Мне ведь даже надеть нечего. Разве что в маминых вещах чтонибудь поискать. Господи, и косметики у меня совсем нет, помада и та кончилась, а купить — для меня дело долготрудное. Собралась на свидание, называется.

Как странно, как безумно странно. Будто это первое в моей жизни свидание — на первом я и вполовину так не волновалась.

После завтрака я решила сходить в магазин. Вопервых, было уже далеко не ранее утро, а вовторых, у меня хлеб кончился, и молоко было на исходе, и много еще всяких глупостей надо было купить, вроде гречки, муки и сахара.

В шубе я похожа на мишку и двигаюсь соответственно. К тому же я столько накупила, что тащилась елееле. Да и скользко сегодня просто до ужаса. Я шла меж двух домов, и вдруг изза угла вылетел пустой грузовик. Поравнявшись со мной, он резко вильнул в мою сторону. Я шарахнулась. Один из моих пакетов упал. Грузовик проехал очень близко, почти задел мое лицо. Ноги у меня дрожали. Мука и сахар рассыпались по обледеневшему снегу.

Я побежала домой со всех ног, благо, уже недалеко было. Я и не подумала о том, что должна была умереть, я просто испугалась — мгновенным испугом. Так бывает, когда уронишь чашку, и она разлетится на тысячу осколков. До меня только в подъезде дошло, что это не случайность, что меня хотели убить — убить!

Я ворвалась в квартиру, охваченная уже не испугом, а безумной злостью. Мне вдруг пришло в голову, что от папы хотели чегото конкретного, чтото хранилось у него, вещь или документ. Масонская какаято дрянь, и она все еще в квартире, я уверена.

Господи, не собираюсь же я умирать изза чертовых масонских игрищ, пусть даже масоны и правят миром! Нет уж. Пусть забирают все, что хотят, в конце концов, их бредовые идеи не имеют для меня никакого значения.

В общем, я вернулась домой и стала искать. В папином кабинете я почти не бываю, так, убираюсь, да и то раз в месяц. Я никогда не любила бывать здесь. Я думаю порой, будь у меня пьющий отецслесарь и замученная матьуборщица, я в детстве была бы гораздо счастливее. Я любила, конечно, своих родителей, но отстраненной любовью. Я всегда была далеко от них, слишком далеко — словно на другом конце вселенной.

И будь они алкоголиками, их бы не убили.

И я никогда не любила папин кабинет, мрачную комнату, где в одном углу реторты и колбы, а в другом — средневековые манускрипты и чучело совы на шкафу. Я не люблю чучел, мне их до ужаса жалко.

В кабинете оказалось душно и пыльно. Я влезла на стол возле подоконника и открыла форточку, и морозный ароматный воздух хлынул в комнату. В кабинете я лазила часа два.

А потом ктото позвонил в дверь, и я пошла открывать.

Это оказался Валера, хотя не было еще и двенадцати. Без шапки, короткой черной дубленке, похожей на куртку, голова опущена.

— Я рано, да?

— Заходи, — сказала я шепотом.

Мне вдруг показалось, что нечто очень хрупкое, словно чаша хрустальная, качается на краю и может упасть и разбиться. Валера, наконец, посмотрел на меня. Худое лицо, бледное, выступающие скулы, узкая челюсть. Большие, слегка раскосые, совсем бесцветные глаза. Боже, до чего же он странный!

В коридорном полумраке он не походил на человека ни капельки. А потом зашел — обычный парень, худой и невзрачный.

— Я слишком рано пришел, ты извини.

— Ничего, — сказала я растерянно, — Куда ты хочешь пойти?

— Если честно, то никуда.

Я этого, в общемто, ждала. Никакого оживления в нем не было.

— Вид у тебя усталый, — сказала я.

Он дернул плечом.

— Я так и не спал сегодня, Лер.

— Ты бы позвонил, сказал бы, что все отменяется.

— Ты меня чаем не напоишь?

Тонкоострое, совсем детское лицо и глаза такие просительнолисьи. Странный он всетаки, просто внешне даже странный.