Единорог

— Ежемесячно?

— Угу.

— Через здешний банк?

— Да, через «Газпром»

— Ясно. А почему деньги в Лондоне, а не в Варшаве?

— У нас в Польше вообще нет родни, они все в Англии. Заболоцкие — это британские поляки, они там века с тринадцатого.

— Родовитая семья, — заметил Валерка, Дворяне какието, может, вообще, князья.

— Ты издеваешься?

— Нет.

Мы вышли, наконец, из людского круговорота. Валера держал меня под руку, крепко, словно боялся, что я убегу. Мы шли тихонько, а вокруг падал снег. А потом у Валеры опять зазвонил телефон.

Я хотела отойти, но Валера удержал меня за руку.

— Да, — зло сказал он в трубку, — Да! Ладно, сейчас. Сейчас, я сказал. Сейчас приеду, — и, убрав телефон, — Ты извини, Лер, ладно? Я тебя провожу и поеду… Слушай, дай откусить.

— А твое где?

— Съел.

— На, хоть все съешь. Обжора!

— Я такой, довольно согласился он, забирая у меня эскимо.

— Да? А по тебе не скажешь. Ты же худой, как спичка.

— Ну, уж! — картинно обиделся он и доел эскимо. Воровато оглянувшись, обертку выбросил в сугроб.

— Валера! — сказала я.

— Ну, давай, давай, эколог!

— Я не эколог, — сказала я, — а физикогеограф.

— И на том спасибо.

Он засмеялся. Под конец он неожиданно развеселился, как ребенок.

Валерка проводил меня до подъезда. Постоял передо мной.

— А можно я тебя поцелую? — вдруг сказал он.

— Целуй, — сказала я, растерявшись.

Он обнял меня за шею одной рукой, наклонил голову и коснулся сухими губами моей щеки возле уха.

Нда. Такое это было невообразимое, странное и легкое касание — будто сухой лист, падая, задел мою щеку.

Потом Валерка сел в свою дурацкую ауди и уехал. А я стояла и смотрела ему вслед, растерянная и притихшая. О боже, как легко, в сущности, сойти с ума! А ведь у меня завтра защита курсовой, у меня наглядные пособия не готовы, и доклад еще не готов. Суета сует, в общем.

Так странно. Зачем мы живем, если всю свою жизнь проводим в этой суете? Мой папа искал смысл жизни — или философский камень? Мама ничего не искал, но и суетиться она не умела. Я думаю иногда, что смысл жизни был ей ведом, оттого она и не суетилась. А я? Зачем я живу, хожу в университет? Для чего все это? Для чего живет большинство людей? Ведь они не думают, не замечают, что в погоне за хлебом насущным проживают свою жизнь без остатка. А жизнь уходит, как песок утекает в песочных часах. На следующий год мне будет двадцать — мне самой не вериться в это. И зачем я прожила эти годы, зачем? И зачем мне жить дальше, что делать? — тупо выходить замуж, тупо рожать детей, терять любовь, тупеть на работе, сводить концы с концами? Зачем?

Иногда я думаю об этом, но никогда еще я так ясно не видела всю бессмысленность существования. Я сидела и думала, что мне сделать с собой? Пойти в папин кабинет и выпить чтонибудь из реактивов? И превратиться в сову! Может, перерезать вены? Как жаль, что в доме нет снотворного! Мне кажется, это лучший способ для нерешительных самоубийц: не больно и не страшно, просто ляжешь спать и не проснешься. Или, может, прыгнуть с балкона? Поможет ли, ведь четвертый этаж, упадешь и только ноги переломаешь.

А потом я вдруг подумала: зачем живет Валерка? Вот уж кто точно знает, зачем живет. И вдруг мне стало так стыдно. Я не знаю, может быть, страшно глупо кончать с собой изза того, что не знаешь, зачем живешь. Что бы сказал Валерка, если б узнал? Вот кто никогда не станет самоубийцей. За жизнь свою он будет драться до последнего, он всех врагов своих перетопит, горло каждому перегрызет, но будет держаться за жизнь. А почему, что он видит в ней такого ценного, в своей жизни? Что он знает такого, чего не знаю я?

Хорошо, он знает очень многое. Но ведь я не боюсь смерти, той самой смерти, которой он боится. Я не боюсь, я готова умереть в любой момент.

Пустомеля. Почему же ты тогда этого не сделаешь? Ну, давай, Лера!

Если бы не Валерка. С ним в моей жизни появился хоть какойто смысл. Нет, дело даже не в этом. Просто для меня жизнь — это сон и смерть — это сон, а для него все слишком реально. Что будет с ним, если он узнает о том, что я покончила с собой? Ведь я ему всетаки небезразлична, ведь не каждой он говорит, что любит. А хоть бы и каждой. Все равно, он был со мной знаком, а я по себе знаю, несчастья, случившиеся со знакомыми тебе людьми, имеют обыкновение давить на совесть. А совесть у Валерки есть.

У него все есть, тормозов только нет.

Мне просто стыдно. Валерка бы, наверное, этого даже не понял. А мне безумно стыдно — не оттого, что я хотела покончить с собой, а просто оттого, что я такая, какая есть. Я прожила два десятка лет, не думая об этом, мне спокойно и уютно было с моей личностью. Но на самом деле, конечно, я призрачный, пустой, никчемный человек.