Единорог

— Он интересный человек, — сказал Асмодей и вдруг прибавил с улыбкой, — Так ведь вы считаете, Валерия?

— И что же?

— Он посредственность, — отвечал Асмодей, — У него нет ни сердца, ни ума, ни воображения. Нет ничего из тех качеств, что заставляют вертеться нашу планету.

— Вы так думаете, — сказала я, упирая на слове «вы».

— Большего всего меня это поражает — то, что вы, Валерия, считаете его неординарным человеком. Ведь таких, как он, миллионы и миллионы, они заполонили землю. Имя им — легион, увы! Тем хуже для всех остальных. Хотите, я расскажу вам, что это за человек? Он примитивен. Он родился обывателем. Он даже не ощущает себя как личность. Не ощущает себя отдельно от остальных людей. Он мог бы, наверное, сойти с ума, но ему никогда бы не пришло в голову, что окружающий его мир иллюзорен. Нет, такой основы у его сумасшествия не могло бы быть.

— Может, хватит?

Но Асмодей не обратил на меня никакого внимания.

— Он родился обывателем. Он не смог бы решиться на извращение, к примеру. Он знает только то, что «должно». Просто он формировался в необычных условиях, в обстановке этой странной, противоестественной войны, и оттого его «должно» отличается от «должно» большинства обывателей. Его основная черта — это жестокость, тупая жесткость, прежде всего к самому себе. Он не способен даже себя пожалеть, чего уж говорить о других. Он себе не спускает, не спускает и другим. Вы считаете себя слабой, и это, может быть, так и есть. А знаете, Валерия, почему он, с его отношениемто к людям, не отвернулся от вас, когда понял, что вы за человек? Он просто считает, что женщина может быть сколь угодно слабой и никчемной. Женщина не обязана отвечать за свои поступки, потому что рядом с ней всегда должен быть мужчина, который и будет руководить ее жизнью.

— Многие мужчины так думают.

— И вас это устраивает? Ведь нет. Вы считаете, что так думают только те мужчины, которые не могут иначе чувствовать себя полноценными, у которых нет ни мозгов, ни способностей, и единственное, что им остается, возвышаться за счет своей половой принадлежности, теша себя пустым предрассудком.

— При чем здесь Валера?

— Он именно такой мужчина.

— Может быть, но меня это не волнует.

— О, вот как? Не думаю, что вы говорите правду, Валерия. Ведь мужской шовинизм всегда казался вам смешным и пошлым. Вы презираете таких мужчин.

— Я себя презираю, не Валеру. А вы про него много не знаете.

— Я знаю — ВСЕ, — сказал Асмодей, — И я знаю, за что его уважают подобные ему. За то, что он спрашивает прежде всего с себя, за то, что он жесток прежде всего к себе. На него можно положиться беспредельно. Его за это уважат. Но за что вы любите его, Валерия?

— Любят не за чтото.

— Разве?

— Любят не за чтото, — повторила я упрямо.

— Он старше вас на двадцать лет.

— На девятнадцать. И что же?

Асмодей отошел к окну, оперся на подоконник и продолжал, стоя ко мне спиной.

— Я пытаюсь представить себе, — сказал он, — как произошла ваша первая встреча. Вы взглянули на него и подумали — что? Что он похож на тигра, заплутавшего в чаще леса? Хотя, в сущности, он похож больше на серого дворового кота — то же отчаяние, та же хищная повадка, но более невзрачный вид. Я пытаюсь представить тот миг, когда его взгляд впервые упал на вас… Вам никогда не приходило в голову, что его глаза — это глаза животного? — прибавил Асмодей вдруг, — С такой же неосознанной тоской смотрит собака, смотрит иногда и тигр…

— Мы долго будем на эту тему говорить?

— Разве вам не интересно, Валерия?

— Нет.

— А я думаю, что вам интересно. Ведь вы не понимаете его. Совсем не понимаете. И ваш сосед снизу, Александр, он тоже никогда не понимал своего друга, потомуто их пути и разошлись. Я думаю, Александр устал — не понимать. Знаете, — продолжал задумываться Асмодей, — из вашего Валеры вышел бы отличный солдат, но не здесь, а гденибудь в Англии. Как жаль, что он родился не там. Он усмирял бы ирландских террористов, брал бы иранское посольство в Лондоне, охотился бы за СКАДами во время войны в заливе…

Я сидела, положив голову на скрещенные руки. Асмодей обернулся, подошел и встал надо мной.

— И всетаки вы любите. Любите, Валерия?

— Да, — обронила я.

— Любить настолько, что позволите ему умереть за вас?

— Что?

— Он умрет за вас.

Я посмотрела на Асмодея. Слова его прозвучали жестко: словно сказанное уже стало фактом.

— Он умрет за вас, Валерия.

— Неет.

— Так будет.

Я испуганно качала головой. Я действительно испугалась. Ведь меня действительно хотят убить, а если Валерка окажется рядом, если он, не дай Бог, полезет меня защищать… Он, конечно, крутой, но убить могут ведь любого, уровень крутизны от смерти не спасает.