Единорог

— Неплохо, — сказала Асмодей, — Кто это?

— Бальмонт. Костя. Был такой поэт, в девятнадцатом веке жил.

— «Куда так зыбко я иду». В вашей жизни все еще может перемениться, Валерия. Вы сами еще можете перемениться. А пока мой вам совет…

— Да?

— Носите сердолик, он защищает от злых чар. И знаете еще что? Не нужно разрушать свое целомудрие лишь для того, чтобы показаться достаточно современной.

— Это — не ваше — дело, — злым шепотом сказала я.

— Носите сердолик, Валерия, — повторил он. И пропал.

Мне все равно. Может, мне, и правда, надо носить сердолик?

Только бы с Валерой ничего не случилось. Да, может, он и убийца, но это означает и то, что он сам ходит под смертью. Каждый день, каждый час. Что будет со мной, если с ним чтонибудь случиться? Дурацкая постановка вопроса. Получается, что я забочусь прежде всего о себе самой.

Я скучаю по нему. Мы сегодня виделись, а я уже скучаю. Когда он не здесь, мне кажется, что моя жизнь не полна, в ней чегото не хватает — как в стене кирпича, как в срубе бревна, как у небес атланта. Я так по нему скучаю, Господи.

Марина Светлова, 19 лет, студентка 3го курса географического факультета:

Валерия — сумасшедшая? Ну, что вы. Она была из тех приземленных людей, которые никогда не сходят с ума. Фантазии в ней не было ни на грош. Помоему, она только и думала, что об одежде и косметике. Стоило у когото появиться обновке, как она обязательно спрашивала, почем купили и все такое. И то же самое с косметикой.

У нас был хороший курс. Было с кем обсудить новый спектакль или фильм, книгу хорошую, но Валерия была не из таких. Говорить с ней вообще было не о чем.

Мне кажется, такие люди с ума не сходят, разве что какоето наследственное заболевание, но у нее вроде бы ничего такого не было.

Инна Михайлова, 19 лет, студентка 3го курса географического факультета:

Лера была отчаянная фантазерка. Не была она сумасшедшей, глупостей не говорите. А что у нее в дневнике написано, так это она так развлекалась. Ей бы в ролевые игры играть, но для этого она была слишком большой индивидуалисткой.

Я знаю ее еще со школы и давно уже поняла, что Лера про себя часто рассказывает всякие небылицы. Она врала не для того, чтобы лучше показаться, хотя и такое бывало. Чаще она врала просто так. Может, изза того, что жизнь у нее была очень простая. Скучная у нее была жизнь, что и говорить, она же никуда даже не ходила. И парня у нее не было, ну, долго не было. Помоему, она до этого пресловутого Валеры вообще никогда с парнями не гуляла, хоть много про это рассказывала, придумывала себе какихто ухажеров. Между прочим, она так рассказывала, что не поверить ей было невозможно. Потом уж выясняется, где правда, а где выдумки, а иногда так ничего и не выясняется.

А что до дневника… Лерка очень любила такие вещи: изобразить, чего нет. Вот попросите ее представить себе разговор с Зевсом, она вам тут же все изобразит. Я же говорю, ей бы в ролевые игры играть. В школе, я помню, она писала себе письма и сама отвечала. В сущности, она ведь была очень одинока. И в школе у нее друзей не было. Ну, я только. Да и то, отношения у нас были больше поверхностные, в душу мы друг к другу не лезли. Вот она и придумывала себе жизнь.

А что она там в дневнике понаписала, не воспринимайте это всерьез. Она могла и не такое написать. У них в семье вообще было принято придумывать разные глупости. Они то прозвища друг другу давали какието странные, знаете, папу у них звали Мурзиком, потом Бамбром, а маму — Лебедяшкой. А то они вдруг вывешивали ящик для переписки с выдуманными личностями. С другой стороны, они жили гораздо веселее, чем другие знакомые мне семьи.

Суббота

Из дневника Валерии Щукиной. Суббота, 8 декабря.

Я спала допоздна, просыпалась и, ленясь вставать, снова засыпала. Снилась мне всякая ерунда. Неприятная такая ерунда, противная. Я проснулась с тяжелой головой, было уже одиннадцать. За окном царила хмарь.

Завтракала я долго, пила чай и читала Фаулза. А потом пришел Валерка. Он с самого начала был какойто не такой. У него лицо было — «в себе». Такое лицо у него было, когда я увидела его впервые. Единственное, что мне приходит на ум, когда я пытаюсь описать его, это кантовская «вещь в себе». Никто этого Канта бедного не понимает, но до чего же выражение хорошее он выдумал. Валерка вообще именно «вещь в себе», он такой, его и Саша понять не может до конца. Но обычно он приходит ко мне, и лицо у него доверчивое, как у ребенка, глаза доверчивые, а теперь вдруг снова замкнулась — не как закрывается дверь, а как затягивается просвет в облаках: открылось было и повеяло голубизной, но миг, и окно затянуло, и повсюду лишь мокрая серь.

Валерка принес бутылку коньяка, сам же почти все и выпил. Сколько в него спиртного вмешается, это же просто ужас. Он уже пьяный был, когда вдруг привязался ко мне.