174 мин, 34 сек 7419
Сами по себе вы действительно еще никто, но природа в вас заложила так много, и возможностей у вас, Валерия, неисчислимое множество. Теперь все зависит лишь от судьбы.
— Не от меня?
— Нет. Только от судьбы. Она может повернуть и так, и этак, бросить вас в обыденность или заставить окунуться в неведомое.
— Я не хочу, чтобы он погиб.
— Тогда порвите с ним. Правда, отвадить его будет не такто легко. Он привык сам принимать решения, и вам принять решение он не позволит.
— Вы преувеличиваете.
— Вовсе нет, — и прибавил без всякой связи с предыдущим, — В нем есть чтото детское, правда? Какаято изначальная невинность, присущая лишь животным и явлениям природы. С такой невинностью взирает кошка, пожирающая задушенного голубя.
— Все это лишь метафоры.
— Вы никогда не задумывались о том, скольких же человек он убил?
— Многие убивают.
В голосе моем слышна была неуверенность.
— В нынешнем мире уже далеко не многие, Валерия. А ведь он убийца, Валерия. И то, что он творил в той пустынной южной стране, это одно. Но он убивал и здесь, убивал своими руками и отдавал приказы. Неужели это не волнует вас, Валерия?
Я молчала.
— Или волнует? Валерия?
— Я стараюсь об этом не думать.
— Но рано или поздно вы столкнетесь с этой стороной его жизни. Ведь он убийца — по сути своей, Валерия!
— Вамто что до этого? — сказала я слабо, пытаясь защититься от его натиска. Разве я не думала сама о том, что ВАлера убивал, о том, что он иной, не такой, как я, разве я не думала? Но что мне было делать, если судьба, проклятая судьба моя уже заставила меня полюбить его и в нем одном увидеть чудо бытия?
— Мне — ничего. Я много повидал убийц, — продолжал меж тем Асмодей, — всяких, и таких, как он, видел. Это самый худший вид убийц, хуже только те, кто убивает со злобы или по пьяни. В таких, как он, нет фантазии, нет осознания глубины того, что они творят…
— Хватит!
Я вскочила и заходила по кухне.
— Я не хочу это больше слушать. Вас это не касается, ясно? Лучше бы сказали мне, кто меня преследует.
— Вы все узнаете в свое время, Валерия. Все — в свое время.
— А Валеры не касайтесь, слышите?
— Вы действительно любите его, Валерия?
— Люблю.
Бес усмехнулся.
— Люблю, как умею, сказала я, — На большее, видно, не способна.
— Вы способны на очень многое, Валерия.
— Вамто откуда знать?
— Оттуда, — не оригинальный ответ.
— Угу, — сказала я, — Но я его люблю, и тема на этом закрыта.
Асмодей внимательно смотрел на меня, словно изучал. Наконец, он отвел взгляд. Казалось, его удовлетворило то, что он увидел.
Мы стояли друг против друга. Непроницаемозмеиные глаза беса упирались в меня, будто стволы двустволки. В этот миг мне неожиданно остро и четко подумалось о Валере. Даже не так. Я вдруг ощутила его с непостижимой ясностью, не близость его, а его самого. Ощутила то напряжение, в котором он живет, — словно гитарная струна, тронь и отзовется гитарным звуком. Ощутила то сочетание детского и глубокозрелого, что составляло его сущность; его настороженное одиночество, кошачью его независимость и легковесность. Валера! О, боже мой, Валера!
Асмодей молча смотрел на меня. А я — я видела песок, желтую пыль и серый вертолет, с десяток людей вокруг него; я видела, как светловолосый худой парень словно споткнулся, голова его мотнулась назад. И очень остро, странно остро я ощутила вдруг кровь, горячую и вязкую, словно расплавленный металл. Мы были на практике однажды на металлургическом комбинате, это по экономгеографии у нас была практика; и там я видела, как из печи по желобу течет этот огненнояркий и жаркий ручеек. Такой вот ручеек будто потек по моему сердцу, по спине, обжигая. Асмодей смотрел на меня.
— Так — было? — спросила я хрипло.
— А что вы видели?
— Ничего.
Асмодей скривил тонкий рот.
— Вы это со мной сделали?
— Я ничего не делал.
— Я так скучаю по нему, — вырвалось у меня.
— Когда вы умрете, вы будете скучать еще больше.
— Когда я… — я захлебнулась словом, — Что вы несете?
— Знаете, Валерия, даже если вам посчастливится умереть точно по Грину, после смерти вы все равно расстанетесь. Он ведь пойдет в ад, а вы…
— В рай? — рассмеялась я невесело и, глядя в змеиные глаза Асмодея, медленно прочла ему в лицо Бальмонтовскую «Тень от дыма».
Мое несчастье несравнимо
Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.
Другие — дым, я — тень от дыма,
Я всем завидую, кто дым.
Они горели, догорели,
И, все отдавши ярким снам,
Спешат к назначенной им цели,
Стремятся к синим небесам…
… Увы, я сам себя не знаю,
И от себя того я жду,
Что преградит дорогу к Раю,
Куда так зыбко я иду.
— Не от меня?
— Нет. Только от судьбы. Она может повернуть и так, и этак, бросить вас в обыденность или заставить окунуться в неведомое.
— Я не хочу, чтобы он погиб.
— Тогда порвите с ним. Правда, отвадить его будет не такто легко. Он привык сам принимать решения, и вам принять решение он не позволит.
— Вы преувеличиваете.
— Вовсе нет, — и прибавил без всякой связи с предыдущим, — В нем есть чтото детское, правда? Какаято изначальная невинность, присущая лишь животным и явлениям природы. С такой невинностью взирает кошка, пожирающая задушенного голубя.
— Все это лишь метафоры.
— Вы никогда не задумывались о том, скольких же человек он убил?
— Многие убивают.
В голосе моем слышна была неуверенность.
— В нынешнем мире уже далеко не многие, Валерия. А ведь он убийца, Валерия. И то, что он творил в той пустынной южной стране, это одно. Но он убивал и здесь, убивал своими руками и отдавал приказы. Неужели это не волнует вас, Валерия?
Я молчала.
— Или волнует? Валерия?
— Я стараюсь об этом не думать.
— Но рано или поздно вы столкнетесь с этой стороной его жизни. Ведь он убийца — по сути своей, Валерия!
— Вамто что до этого? — сказала я слабо, пытаясь защититься от его натиска. Разве я не думала сама о том, что ВАлера убивал, о том, что он иной, не такой, как я, разве я не думала? Но что мне было делать, если судьба, проклятая судьба моя уже заставила меня полюбить его и в нем одном увидеть чудо бытия?
— Мне — ничего. Я много повидал убийц, — продолжал меж тем Асмодей, — всяких, и таких, как он, видел. Это самый худший вид убийц, хуже только те, кто убивает со злобы или по пьяни. В таких, как он, нет фантазии, нет осознания глубины того, что они творят…
— Хватит!
Я вскочила и заходила по кухне.
— Я не хочу это больше слушать. Вас это не касается, ясно? Лучше бы сказали мне, кто меня преследует.
— Вы все узнаете в свое время, Валерия. Все — в свое время.
— А Валеры не касайтесь, слышите?
— Вы действительно любите его, Валерия?
— Люблю.
Бес усмехнулся.
— Люблю, как умею, сказала я, — На большее, видно, не способна.
— Вы способны на очень многое, Валерия.
— Вамто откуда знать?
— Оттуда, — не оригинальный ответ.
— Угу, — сказала я, — Но я его люблю, и тема на этом закрыта.
Асмодей внимательно смотрел на меня, словно изучал. Наконец, он отвел взгляд. Казалось, его удовлетворило то, что он увидел.
Мы стояли друг против друга. Непроницаемозмеиные глаза беса упирались в меня, будто стволы двустволки. В этот миг мне неожиданно остро и четко подумалось о Валере. Даже не так. Я вдруг ощутила его с непостижимой ясностью, не близость его, а его самого. Ощутила то напряжение, в котором он живет, — словно гитарная струна, тронь и отзовется гитарным звуком. Ощутила то сочетание детского и глубокозрелого, что составляло его сущность; его настороженное одиночество, кошачью его независимость и легковесность. Валера! О, боже мой, Валера!
Асмодей молча смотрел на меня. А я — я видела песок, желтую пыль и серый вертолет, с десяток людей вокруг него; я видела, как светловолосый худой парень словно споткнулся, голова его мотнулась назад. И очень остро, странно остро я ощутила вдруг кровь, горячую и вязкую, словно расплавленный металл. Мы были на практике однажды на металлургическом комбинате, это по экономгеографии у нас была практика; и там я видела, как из печи по желобу течет этот огненнояркий и жаркий ручеек. Такой вот ручеек будто потек по моему сердцу, по спине, обжигая. Асмодей смотрел на меня.
— Так — было? — спросила я хрипло.
— А что вы видели?
— Ничего.
Асмодей скривил тонкий рот.
— Вы это со мной сделали?
— Я ничего не делал.
— Я так скучаю по нему, — вырвалось у меня.
— Когда вы умрете, вы будете скучать еще больше.
— Когда я… — я захлебнулась словом, — Что вы несете?
— Знаете, Валерия, даже если вам посчастливится умереть точно по Грину, после смерти вы все равно расстанетесь. Он ведь пойдет в ад, а вы…
— В рай? — рассмеялась я невесело и, глядя в змеиные глаза Асмодея, медленно прочла ему в лицо Бальмонтовскую «Тень от дыма».
Мое несчастье несравнимо
Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.
Другие — дым, я — тень от дыма,
Я всем завидую, кто дым.
Они горели, догорели,
И, все отдавши ярким снам,
Спешат к назначенной им цели,
Стремятся к синим небесам…
… Увы, я сам себя не знаю,
И от себя того я жду,
Что преградит дорогу к Раю,
Куда так зыбко я иду.
Страница
37 из 49
37 из 49