Единорог

Бутерброды я делала с сыром, потому что больше ничего не было. Валерка цапнул ломтик сыра, целиком засунул в рот и смотрит на меня, а глаза печальновеселые, светлые, странные. Я завернула бутерброды, а Валерка сидит, не шевелиться, ну, я села и, подперев щеку рукой, стала смотреть на него.

— Я тебя люблю, — сказала вдруг Валерка.

Качнул светлой головой, потер лоб.

— Вид у тебя усталый, — сказала я.

— Да, я не выспался. Пойдем?

— Пошли.

Все произошло, когда мы вышли из подъезда. На улице стоял еще сумрак. Сверху, из окна казалось, будто уже светло, а на самом деле оказалось не так уж и светло, и даже фонари еще горели. Все инфернальность кудато исчезла, как не было, и утро начиналось хмуро и тихо, сырое такое, ветреное утро. Черт, так хорошо начинался день, и надо же было так его испортить!

Валерка машину открывал, а я стояла рядом. И вдруг откудато — я и не поняла даже, откуда, и на это меня не хватило! — вынырнули три расплывчатых тени, три человека, смазанные в моем сознании. Меня схватил ктото сзади, за шею, зажал мне рот. Я услышала только, как хрипло выматерился Валерка и — самое странное! — потеряла сознание.

Помоему, никогда со мной такого еще не было, никогда в жизни я не теряла сознания. Нет, кажется, было один раз, когда в школе в классе во втором я носилась по коридору и, упав, ударилась головой об угол стоявшего в коридоре стола. Точно, это было — короткая вспышка абсолютной тьмы и все. И в этом раз было точно так же. По глазам ударило тьмой — как будто лампочку резко включили, только все наоборот. Ничего интересного, все интересное я, похоже, пропустила, потому что, когда я очнулась, меня обнимал Валерка. Один глаз у него опух и покраснел, на скуле была кровоточащая царапина. Валерка гладил мои волосы, шапка моя кудато делась, черт ее знает куда.

— Лерка, все хорошо. Все хорошо, солнышко, все прошло.

Широко раскрытыми глазами я смотрела в его лицо. На глаз его несчастный, на тонкую струйку крови, стекающую по щеке. И вдруг — наконецто! — осознала, что произошло. И оттолкнула его, вырвалась из его рук, вскочила.

— Лер, ты что?

— Не подходи ко мне! — закричала я.

— Лера!

— Не подходи ко мне! — я вытянула перед собой руку, — Не приходи ко мне больше! Я не хочу больше тебя видеть, слышишь?! Не подходи!

Валерка все стоял на коленях, потом медленно поднялся, не сводя с меня взгляда.

— Лера…

— Не подходи ко мне…

— Что с тобой, Лера?

— Не подходи…

— Лерка!

— Я не хочу тебя больше видеть! Никогда, слышишь?! — закричала я в отчаянии, бросилась в подъезд.

Все получилось как в дешевой мелодраме для подростков. Я взлетела на свой четвертый этаж на одном дыхании, а у двери затормозила, все ключ не могла вставить в замок, руки у меня тряслись, как у алкоголички. Да я вся тряслась. Валерка бегом поднялся по лестнице, остановился на полпролета ниже. Если бы он схватил меня и вытряс бы из меня объяснения, я бы сдалась, но он просто стоял и смотрел на меня снизу.

Наверное, он просто растерялся. Не растерялся, когда на нас напали, а когда я вдруг закричала на него — растерялся. Мне кажется, я до самой смерти не забуду, как он смотрел на меня, какое юное, усталое, обреченное было у него лицо. Такое лицо, наверное, было у него, когда его везли в полевой госпиталь — за сотни и сотни километров отсюда, двадцать лет назад.

Я открыла, наконец, дверь. Забежала в квартиру, села на пол в прихожей и разревелась. Боже, я впервые понастоящему поняла, что он может погибнуть — изза меня, рядом со мной. Упаси меня Бог стать девой Вивианой, я не хочу никого губить! Не хочу губить никого, я не роковая дева, не пани Ниниана, мать моя, сгубившая своего мага и губящая свою дочь, я — не они, я всего лишь перепуганная девчонка, которая сидит на полу и плачет, плачет, плачет.

Забился в истерике дверной звонок.

— Лера, открой, — сказал Валерка глухо, — Пожалуйста, Лерка.

Я не шевелилась. Мне казалось, я превратилась в одну из тех ледяных скульптур, которые во множестве вырастают под Новый год по всему городу.

— Лер, пожалуйста. Давай поговорим, Лера.

Слезы текли изпод моих сомкнутых век. Сколько слез! Мне кажется, никогда я не пролью их больше, чем тогда, когда я слушала Валеркин голос изза закрытой двери. Я как Царевнанесмеяна — под один глаз мне серебряное ведерко, под другой золотое. Как ясно я в тот миг понимала, что он, настороженный, странный, бесконечно далекий от меня, всетаки был ко мне привязан. И больно ему было, когда я вдруг попыталась все разорвать, все, что нас связывало. Странная была наша любовь, глупая, слишком доверчивая, но как ясно я чувствовала — его боль и смятение, когда он стоял за закрытой дверью и звал меня. Если б я могла, я бы откликнулась, но я не могла, я онемела, оледенела, окаменела, меня не было и в помине.