Двуспальный гроб

Особенное неудовольствие вызвали мерзко пахнущие портянки. Поначалу графиня даже не поняла, для чего они вообще нужны. Лишь потом сообразила, что их нужно намотать на ноги.

— О, времена! — шептала она, одеваясь. — Паршивое простонародье как было быдлом, так быдлом и осталось. Свидетельством тому хотя бы это отвратительное рубище…

Гроза проходила. Амалия чувствовала это по слабеющим импульсам, которые пронизывали её истинное, эфирное тело. С уходом грозы в ней таяла способность колдовать. Впрочем, теперь ей это и не требовалось. Главное сделано: она обрела плоть.

И тут ей вспомнилось утро — мутное, бледно-серое, какое бывает после затяжного дождя. В это утро она в теле своего мужа вышла из склепа. Её томила нестерпимая жажда. Ей хотелось крови, свежей человеческой крови. И она почти в открытую набросилась на ту девчонку, вторую жену графа, даже не подумав о том, что девчонка может закричать, а крики могут услышать… Результатом её неосторожности стала облава, которую устроило на неё деревенское мужичьё. Перед глазами Амалии замелькали свирепые морды псов, в ушах зазвучал топот десятков ног и крики разъярённых людей, гоняющихся за ней по комнатам замка…

Забывшись, Амалия вскрикнула, закрыла руками лицо. Двести лет прошло, а она помнит то утро, словно оно было вчера!

Она затрясла головой, отгоняя гнетущие воспоминания.

Некоторое время она расхаживала по склепу. Когда ноги привыкли к кирзовым сапогам, села у дверей, где сидел Мелентьев, и стала ждать.

Последние бессильные раскаты отгрохотали вдали, вызвав в галерее слабое подобие эха. «Наверняка уже утренние лучи коснулись замковых крыш, — думала графиня, — а здесь, в подземелье, круглые сутки царит тьма, и невозможно отличить день от ночи»…

Время тянулось до ужаса медленно. К горлу графини начал подкатывать тошнотворный комок, мутилось в голове. Амалия прекрасно знала, что это такое. Знала она и единственное средство, которое могло избавить её от неприятных ощущений. Этим средством была человеческая кровь.

Жажда крови вдруг с небывалой силой захлестнула дух Амалии. И по телу её прокатилась дрожь, сдавило грудь. О, как знакомо ей было это мучительное чувство, доводящее до неистовства, до исступления, и нет от него спасения, только кровь, кровь…

Амалия застонала, скорчилась, закрыла глаза. Боль накатывала волнами. Тряслись пальцы, зубы стучали, перехватывало дыхание; яростное пламя бушевало в голове… Она стонала, прижав лицо к коленям. Наконец не выдержала, разодрала кожу на левой руке и с жадностью приникла к кровоточащей ране. Но нет!… Амалия в отчаянии кинулась на холодный пол, завыла, застучала кулаками по каменным плитам. Этой крови не принимала её душа, потому что кровь солдата теперь была её собственной… Испуская вопли, полные боли и тоски, она кое-как перевязала рану носовым платком, используя правую руку и зубы.

Дошло до того, что лужица ржавой воды, натекшая за ночь в углу, стала чудиться ей вожделенным напитком. Она подползла к ней и принялась лакать…

Когда силы, казалось, совсем оставили её, за дверями послышались осторожные шаги. Кто-то легонько постучал.

— Вадим, ты здесь? — услышала она шёпот Ивилинского.

— Да, да! — порывисто отозвалась Амалия, поднимаясь с пола.

— Погоди, я сейчас открою.

Снаружи завозились с запором. Наконец дверная створка подалась и на пол склепа легла бледная полоса.

Стоявший в проёме Ивилинский пристально всматривался в темноту.

— Это же надо додуматься: запереть человека в подвале, где стоит гроб, — пробормотал он, когда Амалия выходила из склепа.

— Ты один? — спросила она, озираясь.

— Один, — отозвался тот. — Наши ещё спят… Напились вчера до того, что спать будут ещё долго… Только ты не говори никому, что это я тебя выпустил, а то Лобзов опять будет бить. Скажи — сторож открыл. Как будто ты услышал, что он идёт мимо дверей, и начал стучать…

Ивилинский говорил шепеляво, подчас его трудно было понять. Он смущённо прикрывал рукой рот, где в ровных рядах зубов зияли бреши.

— Вот так, — почему-то прибавил он и быстро отвернулся от Амалии, скрывая выступившие слёзы. — А новые-то не отрастут…

И он зашагал по галерее. Амалия двинулась за ним.

Утренние лучи едва просачивались сквозь щелевидные окна под потолком, почти не рассеивая сумерек. Но Амалии после кромешной ночи склепа казалось, что она вышла на яркий свет. Словно загипнотизированная, она шла за Ивилинским. Её пальцы дрожали, глаза не отрывались от открытой шеи солдата.

— И не пожалуешься никому, — всхлипывая, говорил новобранец. — Вообще убьют… Подстроят несчастный случай, для них это пара пустяков. Как Извекову. Ведь все знают, что его убили, а записали — несчастный случай…

Амалия, идя, приблизилась к нему почти вплотную. Всё её внимание было приковано к шее, где соблазнительно голубела жилка аорты.