Граф Рейхард

Увидев безголового, Герштеккер завыл от ужаса. Слепы снова принялись его ощупывать. До Ганса долетали их голоса:

— Мышцы на руках хороши…

— Правая рука должна достаться мне. Я не менял свою уже лет пятьдесят… Пощупайте мою правую руку, во что она превратилась…

— Ишь, чего захотел — правую руку… Будешь тянуть жребий вместе со всеми…

Ганс понемногу перевёл дух. Он смотрел из чердачного люка на калек, которые сбрасывали с себя рубища, обнажая свои нелепые тела и становясь от этого ещё уродливее и страшнее. А от разговоров их и вовсе бросало в дрожь.

— Но Зиберту же вы отдаёте голову без жребия! — спорил один из слепцов.

— Ты, Руди, совсем выжил из ума, — отвечали ему. — Зиберту в любом случае надо отдать голову, не будет же он ходить без головы!

— Не хнычь, Руди. Тебе с гнилой рукой больше милостыни подавать будут.

— А, идите вы к чёрту! — кипятился слепец, которого звали Руди. — Мне нужна новая правая рука!

— Получишь её, коли удачно бросишь кости.

Ганс вдруг подумал о жене. Она ведь ничего не знает. Она может войти в избу и попасть в лапы к этим демонам!

Слепец с сильными руками вышел на середину избы и стукнул об пол палкой, привлекая к себе внимание.

— Значит, так, — объявил он. — Голову отдадим Зиберту. Остальное будем делить.

— Правильно, Гюнт! — загудели слепцы. — Остальное поделим по жребию, как всегда делаем!

— Мне-то правая рука не нужна, — продолжал Гюнт, — так что твои, Руди, шансы заполучить её повышаются.

— А ноги? Ноги? — чуть ли не хором заголосило сразу трое или четверо.

Ноги для слепцов были, пожалуй, самой большой ценностью из того, что называлось телом Якоба Герштеккера. Слепцы их ощупывали с особенным вожделением.

— Хороши ножки! — причмокивали они. — На них до самого Нюрнберга дойдёшь, а то и того дальше — до блаженной Италии…

— На каждую ногу будем бросать кости отдельно, — сказал Руди, — так, как мы это делали в Остенвальде. Затем разыграем живот, грудь и по отдельности — руки…

— Я требую отдать мне живот без жребия! — тонким голосом проверещал низенький слепой. — Я не менял живота без малого девяносто лет, и если бы у вас были глаза, вы бы увидели, что из меня уже вываливаются сгнившие кишки! Пощупайте! Чувствуете, как лопается кожа?…

— Ну уж нет, Шютц, — злобно отрезал Руди. — Ты будешь бросать кости вместе со всеми.

Остальные согласно закивали:

— Правильно! Не давать ему поблажки! Это из-за него мы не видим света, пусть мучается…

Внезапно они смолкли и насторожились. Со стороны тропы донёсся приближающийся конский топот. Гюнт сдавил писарю рот, чтоб не вздумал крикнуть. Слышно было, как лошадь ночного гостя остановилась и всхрапывает у крыльца, как сам гость, громко отдуваясь, подходит к двери.

Он ещё не вошёл, а Ганс уже понял, кто это. Из города вернулся работник!

— Алоиз, стой! — закричал он срывающимся голосом. — Не входи в дом! Беги!

Но крик его от волнения получился слишком тихим. Дверь распахнулась, и в её проёме возник молодой бородач в лихо сдвинутой набок матерчатой шапке с пером. Алоиза качало от выпитого пива. Нетвёрдыми шагами он вошёл в полумрак избы, остановился и завертел головой.

— Беги! — ещё громче крикнул Ганс, но было уже поздно. Тёмные фигуры кинулись на бородача со всех сторон.

— Эй! Вы кто? Пустите меня! — заголосил было работник, но слепцы повалили его и принялись душить.

Ганс с содроганием смотрел, как тело распластанного на полу Алоиза бьётся в предсмертных судорогах.

Задушивший его Гюнт выпрямился.

— Ну, Шютц, твои шансы получить новое брюхо удвоились, — пропыхтел он, скалясь в ухмылке. — Теперь мы имеем два новых живота, две новых груди, четыре ноги, четыре руки и одну голову.