Дохлокрай

Упокоить небольшую гостиничку. Все бы ничего, но работать в той жаре больше не хотелось. Пусть местные занимаются.

Жара, солнце, горячее и раскаленное. Протыкающее насквозь пылающими тонкими иглами, лезущими повсюду. Закипающее красное, вытекающее через край медного таза, плюющее плавящимися липкими пузырями. Ветер, раскидывающий алые капли в стороны, брызгающий сладко-металлическим вкусом и мешающий тягучие пурпурные нити с песком, превращая в бурый кисель. Белый алебастр сложенных в безумном порядке твердых блестящих изгибов, прямых, полушарий с черными дырами симметричных провалов. Отражающаяся от сияющей белизны золотая монета на голубом старательно хватала крючьями глаза даже через стекла очков. Черные перья и хриплое карканье преследовали бурлящим ритмом хард-рока, вгрызаясь прямо в начинавший закипать мозг…

Он выдохнул, глядя на спинку сиденья перед собой. Чертова усталость. Хочется домой. Где только его дом? То-то и оно…

Перед глазами возник его картонный стаканчик с кофе. Дева, переставшая быть гордой и прочее, смотрела с пониманием. Ни с хреновой жалостью, состраданием или какими-то другими, приписываемыми женщинами эмоциями. Фига. С самым обычным пониманием.

— С работы?

Хм… хороший вопрос.

— Типа того. Спасибо.

— Не за что. Не видела тебя. Ты на погрузке?

Что? А, ясно. Врать не хотелось.

— Не работаю в «Икее». Еду просто издалека.

— Не местный?

Он помотал головой. Вроде как точно не местный. От слова «совсем».

— Вписка есть?

— Что?

Порой казалось: живет в какой-то чужой стране. Порой не выходило понимать таких же, как он, родившихся здесь и говоривших на одном языке. Дошло, правда, быстро. Вспомнил.

— Есть. Квартиру должны снять. Командировка у меня.

— А-а-а, ясно…

Что ясно, интересно? Кофе успел совсем остыть, но пить хотелось сильнее, чем оставить стакан для мусорки.

Ребятишки, вроде как желающие сделать что-то не особо приятное рыжей, так и не вышли. Да и ладно, хуже для них же. На добро надо отвечать тем же. Мог остаться без кофе, разлить его на себя. А девчонка помогла, хотя никто не просил. Может, все-таки обойдется?

— Пересядь к окну.

Ехать еще минут пятнадцать, стоило убрать ее от прохода. Всякое случается. Могут выходить и наподдать с ноги, потом удрать.

Она вскинула глаза, такие же, как волосы, рыжие. И снова понимающие все. Чтоб тебя, дурочка-умница, неужели ты все знаешь и не пытаешься как-то уйти от этого?

Век сменяет век, цивилизация мягко захватывает все вокруг. Охватывает тысячами километров трасс, сетевых кабелей, вышками мобильной связи и федеральными сетями супермаркетов. А люди остаются людьми. Злыми обезьянами, жаждущими разорвать такую же обезьяну, только из другого племени. Макаки с красными задницами ненавидят макак с белой полосой на спине. Белая полоса = ЗЛО. Запустим в нее клыки, располосуем когтями и дешевыми китайскими раскладухами, затопчем пятками и подошвами кежуальных зимних кроссовок. Время течет, люди остаются сами собой.

Кто они? Скорее всего, хулсы. Обычные околофутбольные парнишки, любящие пивас, размяться после «мяча» и нужных телок. Эта вот не нужная, чужая, глупая и наверняка либерастка. Значит, надо научить ее жизни. Втроем, девчонку, ногами. И не забыть поссать сверху. На потом и для закрепления урока.

А он, понимаешь, тут из-за них ночами убивает мертвое. Не жизнь, сказка.

Пересела, не споря. Вот и хорошо. Посмотрим, чего тут у нас за окном. Пока еще не надо бить-ломать-выбивать. Можно насладиться видами. Ну да, именно так.

Проплыл самолет. Самый настоящий штурмовик ИЛ-2 на постаменте. Шоссе огибало его, пересекающая ныряла под. Что тут еще? О, любимый культовый новодел. Купола с крестами на фоне громады семейного «Магнита». Чудный пейзаж, хоть сейчас пиши современное полотно для Третьяковки. Иногда искренне желалось поговорить с главным архитектором разных городов. Из-за неуемной страсти к прекрасному, само собой. Поспорить о примененных ходах и услышать всю правду о них. Гениально же вписан храм в гипермаркет. Или гипермаркет в храм. Хрен редьки не слаще.

Стоило удивляться тяжелой сети мрака, нависшей над городом? Он и не удивлялся. Хорошо, обычные люди не понимают. Не видят и ладно. Неужели не чувствуют?

— Странная осень.

Рыжая говорила, не обернувшись. Смотрела в окно, на нелепое строение какой-то «Империи». Если бы империи выглядели также, было бы грустно.

— Странная?

— Да. Тревожно. Вроде бы не с чего. Все к празднику готовятся следующим летом. Футбол, чемпионат, все дела. Туристы.

Он не ответил. Вот и ответ, наверное. Кто-то все же чует, еле-еле хватает почти не звучащие и туго натянутые струны беспокойства. Если, конечно, так и есть.

— Почему тревожно?