Счастье

Эйдэн долго пытался совладать с собой, вытаскивая виноградины из магазина кольта. Ему казалось неправильным, более остро, если сыром, тогда осязание холодных осколков вкуса виски будет более светлым. Неспешно сминая в пальцах катышки пуль, художник все более успокаивался и погружался в прощупывание фактуры тонкой эссенции, пробовал на вкус, блаженно морщился и продолжал перебирать в пальцах тонкие нити ощущений. Тяжелая волна осела к низу живота, расплескиваясь ртутью под веками подчеркнутых подводкой глаз. Взгляд не был затуманен, напротив, серые глаза смотрели предельно ясно, пристально впитываясь в полотно, дробясь на мелкие выдохи и вдохи, разливая тягучесть стакана по сухожилиям, скукожившимся от карамбольного экстаза. — Нет-нет-нет, уберите виноград, — Эйдэн презрительно фыркнул, брезгливо тряхнул пальцами и отвернулся от картины. Он порядочно утомился ждать, пока его пригласят в кабинет патрона, в данный момент песочившего кого-то из подчиненных. Капризный художник оставил веер на бюро секретарши и отправился домой.

Шея болела дьявольски. Поступательные движения на протяжении полутора часов способны утомить и не такого стойкого, как Эйдэн. Столь затяжного минета не случалось уже давно. — Пожалуй, на этом стоит остановиться, — проговорил вслух художник, устало заваливаясь в кресло и на лету схватывая опиумную трубку. Иногда тянуло вот так, по старинке. Не любил Эйдэн новомодную тягу к кокаину, хотя ни одним волосом не мог принадлежать к поколению истинных ценителей опиума. Но миниатюрная трубка с длинным инкрустированным яшмой чубуком выглядела настолько привлекательно, что настоящий ценитель красоты не смог устоять перед искушением подобного эстетства. Это вам не купюрами дорожки загребать. Рассыпчатый дымок вонзился в потолок, дробя ворота мироощущения в молекулы. Поправ все правила и нормы, Эйдэн зажал чубук в зубах едва ли не на манер корсаров в момент абордажа и ринулся в атаку. Боль в шее растворилась, вытесняемая иным сознанием, чувством полного погружения в сетесплетения снастей вдохновения. Циан масла вызверился оскалом бездны, расползаясь по грубым волокнам полотна. Случайный любовник, пассия на один вечер, даже не подозревал, что видит рождение новой фантасмагории, не ведал, что многие влиятельные и состоятельные личности многое отдали бы, лишь бы оказаться сейчас на месте этого безымянного парня, нервически вздрагивающего от каждого рывка кистью. Эйдэн был приверженцем старой школы, классики, он писал маслом по холсту, отвергая и отрицая новые методики. Но то, что рождалось под кистью самопровозглашенного творца, вряд ли могло вписаться в классические каноны. Как и сама внешность художника: тщедушное на вид, но крепкое и жилистое тело было облачено в кургузые шортики, дополненные органзовым шарфом, двумя витками обвивающего нервическую шею. Выстрелы кисти попадали прямо в цель полотна, взрывая очередями красок кончики вздрагивающих ресниц. Случайный зритель ежился и сминался, пытаясь стать незаметным, не попасть под ураганный фатум откровений художника. Неизвестный внезапно понял, насколько лишний он здесь, насколько несуразными казались его попытки овладеть этим худобедрым фриком, райской пташкой в оперении собственных иллюзий. Но под резкими очертаниями пламенеющего коллапса иллюзорным начинал казаться именно этот, реальный мир. Он уходил, убегал все быстрей и дальше от этого случайного зрителя, погружая, оставляя наедине с пальцами творителя, рождающего фиолетовые цветы выстрелов молний на фоне морского дна, изукрашенного этническими картинами ацтеков, совокупляющихся с разлотосованным именем Кришны. Мастер выводил, смешивал, надругивался и возводил в святыню, и снова смешивал с пыльцой на крыльях пчел, разливал по кринкам, продавая на предрассветном базаре. Одноразовый любовник почувствовал себя настолько лишним, что предпочел незаметно испариться из студии, оставляя мастера наедине с его творением, еще горящим, еще сочащимся из-под кисти на грубо-сколоченные доски полотна. Комната опустела, но наполнилась. Резкие запахи масла смешались окончательно со сладковатым дымом, вытесняя запах непрошенного гостя, который был на этот вечер всего лишь инструментом познания усталости и обыденности. Эйдэн капризно отмахнулся от сквозняка закрывшейся двери и, отступив на шаг, впился взглядом в сотворенное крушение иллюзий. Если бы здесь мог существовать рассвет, то он растекся бы розовым маревом по плоскости посторгазмического транса. Чопорный фартук горничной из викторианской эпохи ввергал художника едва ли не в благоговение. Если и было что-то в этом мире, способное застопорить сознание экзальтированного Эйдэна, так это костюмы эры целомудрия. Он был весьма придирчив и требователен, сам создавал эскизы униформы, впитывая циничность и лицемерие давно умерших постулатов. Затянутая наглухо под кружевной воротник прислуга сообщила, что прибыл долгожданный гость с товаром. Художник не любил прожженных и испорченных детей подворотен, предпочитая целомудренных и вышколенных отпрысков почтенных семейств.