Счастье

Едва художник оказался обезврежен, как его глаза закатились, сверкнув белками, и чуждый голос леденящим спину тембром полился в слова:

— И Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

Белая хоругвь выткалась из пространства, слепящей вспышкой опустившись к ногам де Молье… присутствующие онемели, вслушиваясь в знакомые слова. Эйдэн продолжал:

— И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

За второй вспышкой, багровой, красная хоругвь упала в ноги Ханне.

— И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай.

Старик Монштейн потупил взор, принимая черную хоругвь.

— И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Сизая хоругвь оказалась поймана рукой повара. Габриель ослабил хватку, выпуская художника, свалившегося без сознания. В мертвенной тишине стояли четверо, глядя на распростершееся тело Эйдэна.

— Отец! Почему? Почему я?! — Габриель нарушил молчание, взывая к небу.

— Габриель… это? — Ханна не договорила, получив ответ:

— Апокалипсис. Это конец.

Глава двенадцатая

— Ты прям — вся скорбь еврейского народа. — Магистр смотрел на Беню, недоумевая: то ли жалеть его, то ли высмеивать. Старик склонился над художником, и, казалось, едва сдерживал слезы, прикрывая ладонью дрожащие губы. Узловатые тонкие пальцы счетовода прошлись по краю ран. Послышался шепот. Тревожный, ранящий. И всхлипы. Старик плакал. Бессознательное тело Эйдэна распростёрлось на пороге кухни, не подавая признаков жизни. Ресницы не дрожали, посиневшие губы смолкли, казалось, навсегда. И лишь пульсирующая из ран кровь говорила об обратном. Невольный пророк жив. Беня опустился на колени, пальцем выводя кровавые символы на тощей груди и нараспев читая неизвестную молитву.

— Что он говорит? — Ханна тронула за рукав Молье.

— Это Каббала. Говорят, каждый еврей, блюдущий Закон знаком с древней магией. Лично я всегда считал, что это шарлатанство. Толку от неё никакого, — так же тихо ответил магистр.

Еврей поднял тяжелый взгляд на Молье.

— Вам, не знавшим и не почитавшим Моисея, никогда не понять и не принять его учений. Нечего болтать, отнеси мальчика в спальню.

Магистр скосил глаза на Ханну, пожал плечами, и… повиновался старику. Беня торжественно проследовал вслед за Молье. Девушка наполнила кружку вином, выпила залпом, как заправский забулдыга. Выдохнула, и обратила всё своё внимание на повара:

— А ты почему молчишь? Ты же ведь знаешь больше всех.

— Знание умножает скорбь. Такая вот прописная истина. Эйдэн будет жить. По крайней мере, умрет он не от этих ран. Старик прав, ему по силам справиться с такими царапинами. Моё вмешательство там не нужно.

— Пускай… а остальное?

— Остальное… — Габриель на мгновение замолчал, но одёрнул себя и продолжил: — Дьявол бросил все силы на Париж. Отец ответил нами — вестниками. Я понятия не имею, почему они так сцепились за этого художника, но оба готовы разрушить мир, который любят. Значит, ставка выше мира.

— И что нам теперь делать?

— Сражаться. Можно, конечно, позвать Михаэля. Да только он и сам явится за лаврами под завязку. Не любит пачкаться с мелочью. Так что, пока не явятся Лорды — нам придётся отдуваться самостоятельно.

— Почему ты так уверен, что дойдет до «лавров»?

— Потому что Дьяволу никогда не победить. Правда, совсем другой вопрос: победим ли мы, или милашка Михаэль оплачет наши кости, смакуя очередной триумф.

— Но ты же архангел!

— Ага. Сбежавший с Небес и своевольничающий. Никого не напоминает?

— И… что теперь?

— Да ничего. Всё равно я у Михаэля меч упёр, — повар настолько лучезарно улыбнулся, что Ханна запаниковала:

— Аааа!!! Ты меня совсем запутал!!! Что нам-то делать?!

— Драться.

Выпихнув из спальни Молье, старик остался наедине с художником. Последний выглядел сваленным кулем с зачем-то пришитыми руками и ногами. Бездвижное тело всеми складочками скомкавшейся одежды намекало, что дух не желает возвращаться в сию обитель.