Глиняный Орфей

— Вон отсюда, — выдавил падре почти шепотом, его побледневшие губы дрожали.

— Никуда я не уйду, пока не договорю. Нет, Аристотель был не прав. Бог вовсе не так плох. Он просто патологический лжец и притворщик. Он хочет изобразить из себя что-то отдельное и высшее, что-то намного превосходящее людей и как бы независимое от них. Ерунда! Он говорит на нашем языке, беспрестанно следит за нашими действиями, готов впитать в себя каждый шаг этих вроде бы низших существ. Зачем? Да ему скучно. Наши муки вносят смысл и биение жизни в его мертвое совершенство. Он влюблен в зло и слепую жадность, переполняющую наш мир, и подглядывает в замочную скважину облаков, краснея от стыда и вожделения. Потому что наша слепота заставляет нас двигаться и действовать — дар, которого он сам давно лишился, оскопленный собственной безукоризненностью.

Священник поднялся с места, вцепившись руками в подлокотники кресла:

— Эрд Айнес, я понимаю, тебе пришлось тяжело. Но может быть все же хватит изрыгать из себя всю эту грязь?

— А что мне еще остается думать? Я знаю, что Сестры и их отец говорили по-испански, причем еще до битвы. Что они здесь делали, господа всемогущие и совершенные? Экстремальным туризмом занимались? Но то, что поэма воскрешения звучит по-испански, совершенно точно означает, что местный бог-отец насквозь пропитался здешней культурой. Как минимум. Значит, подглядывал в щелочку-то. Еще как. Где ему еще такого понабраться.

Падре Жозе кивнул:

— Хорошо. Пусть в отношении здешних самозваных богов вы и правы. Но распространять такие суждения на нашего Творца…

Эрд Айнес дернулся и рухнул на пол, пораженный внезапным спазмом боли. Это был Страж. Огненные молнии внутри прочертили:

— Сестры БУДУТ говорить с тобой, сын лема.

«»Сработало»», — усмехнулся про себя Эрд Айнес сквозь дурманящую разум завесу боли. И потерял сознание с застывшей на губах торжествующей улыбкой.

А потом боль ушла, и пришел свет. Эрд Айнес не сразу понял, что сидит в мягком кресле на террасе, расположенной где-то высоко-высоко. Далеко впереди виднелась вечно скрытая облаками верхушка Туманного Холма, еще дальше — крыши города и море.

У ограды стояла она и смотрела куда-то за горизонт. Потом развернулась, заметила его.

— Очнулись.

Это был не вопрос, скорее — констатация факта, галочка себе на заметку. Голос почти лишен эмоций и абсолютно, хрустально четок.

Она провела пальцем по цепочке, к которой был подвешен Глаз. Помолчала, видимо, разглядывая его, потом произнесла:

— Значит, вы не сдадитесь, пока всего не узнаете.

Эрд Айнес кивнул.

— Что ж, тогда следуйте за мной.

Они прошли в небольшую прохладную комнату. Дверь закрылась, комната двинулась вниз. Эрд Айнес удивленно повел бровью. У богов, оказывается, бывают лифты.

Традиционный для Острова лабиринт коридоров привел в просторный зал с тысячами непонятных бугорков на стенах. Она села на один из стульев и указала жестом, чтобы Эрд Айнес сел на другой. После того, как Эрд Айнес повиновался, она проговорила:

— Итак, вот вам правда без мифологической мишуры. Конечно же, мы не боги.

— Кто же тогда?

— Высшие существа, скажем так. Очень высокоразвитая цивилизация.

— Вы… из космоса?

— Это сложно объяснять. Вам станет понятнее, если я скажу, что мы пришли из Сфер за Воротами? Полагаю, ваши представления слишком ограничены, чтобы вы поняли.

— И вы всю историю человечества выступали в роли… нашего бога?

Она улыбнулась — чуть развела уголки губ.

— Нет. Мы не являлись творцами или сколько-нибудь активным формирующим фактором вашей цивилизации. Мы просто следили.

— Зачем?

— Представь себе цивилизацию на последней ступени развития. Прежние национальные и культурные различия стерты, неумолимые законы информационной энтропии привели к Последнему Перемешиванию — создалась единая, однородная культура, которую уже не могут поколебать и возвратить к жизни никакие технологические и социальные революции. Да, мы дети мертвой культуры, когда сказано все, что можно сказать, и спето все, что можно спеть. Комфортный склеп угасающей в технологическом раю цивилизации.

— Неужели это так плохо?

Она подняла на него взгляд своего единственного глаза, в голосе скользнула нотка грусти.

— Хуже, чем ты думаешь. На каждого приходится по несколько миллионов таких же, с совершенно неотличимыми привычками, вкусами и устремлениями. И это не по причине какого-нибудь клонирования — просто цивилизация уже выбрала оптимальный образ жизни для всех и каждого.

— Так значит, вы решили освежить культуру за наш счет?

— Не совсем так. Мой отец принадлежал к Наблюдателям. Таким, по их добровольному согласию, уничтожали большинство информационных наслоений в памяти и посылали следить за жизнью какого-нибудь из отдаленных миров.