Глиняный Орфей

Вполне естественно, что он писал на том языке, который они понимали.

— Но лем, чью смерть я наблюдал — он же тоже говорил по-испански!

— А может, и нет? Может, они все говорят на каком-то телепатическом метаязыке, автоматически превращающемся у нас в голове в слова нашего родного языка.

— Да к тому же еще и зарифмованные? Не верю. Лем говорил голосом, не какими-то там оккультными сигналами. К тому же, я видел, как двигаются его губы. Артикуляция чисто испанская. Он ПРОИЗНОСИЛ все это.

— Что, если лемы говорят на языке той земли, из которой сделаны?

— В таком случае, что мешает им говорить на каком-нибудь индейском наречии? Нет, проще уж предположить, что поэма, возвращающая рассудок отцу Сестер, почему-то написана по-испански.

Любопытствующий развел руками.

— Хорошо-хорошо. Сдаюсь. Сестры жаждут внести свой вклад в сокровищницу испанской поэзии. Что это нам дает?

— Пока ничего. Но вот второе, еще более интересное обстоятельство. Ты никогда не замечал одну странность в том документе, который привел тебя сюда?

— Там полно странностей, — усмехнулся Любопытствующий. — Какую именно?

— Предположим, есть у нас два бога. Добрый и злой. Почему они во всей огромной Вселенной не могли выбрать лучшего места для драки, чем этот вот кусок грязи?

— Случайность?

— Таких случайностей не бывает. Что-то здесь не так. Все произошедшее свидетельствует, что уже ДО битвы бог-папочка имел какую-то странную и глубокую связь с событиями земной истории.

Любопытствующий потер лоб, совершил несколько неопределенных движений руками и наконец пробормотал:

— М-да, интересно получается. И что ты собираешься предпринять?

— Спросить у кого-нибудь. Например, у Сестер.

— Почему сразу не у Господа Бога? Чего мелочиться?

Эрд Айнес улыбнулся:

— Насчет Господа Бога не знаю, а Сестер я видел уже четырежды. И мне кажется, что добьюсь своего.

— Это как же? Возопишь в небеси?

— Именно. Надо только правильно место выбрать.

Падре Жозе прошелся из угла в угол, неуверенно покачивая головой, потом проговорил:

— Может, в ваших подозрениях и есть доля правды. Но что могу сделать я, немощный священник, которого, как вы сами говорите, просто используют против воли в дьявольском представлении, разыгрывающемся здесь? Что, в самом деле, я могу сделать? Восстать? Нелепо. Уехать? Бессмысленно, меня сменит новый. Организовать на какие-то действия рыбаков? Но тогда я просто кончу дни в Дальних Пещерах, буду там стенать и жаловаться на судьбу вместе с Учителем.

Священник раздраженно махнул рукой и сел, тихим голосом добавив:

— Ничего нельзя сделать. Мы все — жалкие марионетки.

И падре Жозе вздрогнул, когда решительный голос Эрда Айнеса произнес:

— Нет. Это неправда. Они хотят, чтобы мы так думали. Хотят подавить нашу волю, убедить в своей непогрешимости и неуязвимости. Они лгут.

Священник прикрыл лицо руками и долго молчал. Наконец, до Эрда Айнеса донесся еле различимый шепот:

— Это-то страшнее всего. Грешно… хулить создателя. Дар существования… слишком велик, чтобы кидать его в лицо Творцу, изрекая смешные претензии. И притворяться, что ты что-то понимаешь.

Эрд Айнес вскочил, сжимая кулаки:

— Ненавижу богов, всех до единого. Лжецы. Трусы. Напыщенные самозванцы. Прячутся незнамо где от гнева людей и окружают себя туманом загадочности. Дескать, мы и великие, и всеблагие, и вечные, и незнамо какие еще — поди докажи, что не так, когда появляются они только изредка, да и то исключительно для поддержания собственной репутации. А какой при этом дешевый балаган каждый раз устраивают! И кусты тебе огненные, и гром небесный, и колеса огненные, и книги левитирующие! И все для того, чтобы мы, идиоты, поверили в их треклятое величие! А значит, и в собственное ничтожество. Да тут еще одна дешевая увертка, издревле вбиваемая в мозги несчастным верующим — концепция греха. Грешные мы, видите ли! Жалкие, грязные, недостойные. Даже если и не грешили вовсе — все равно грешники, из-за папы с мамой, из-за первородного греха… Да мало ли отчего! Оттого что существуем. Тень отбрасываем.

— Довольно, — тихо проговорил священник, отнимая руки от лица. — В тебе говорит гнев, слепой гнев.

Эрд Айнес прервал падре, почти не задумываясь парировав:

— Нет, скорее уж в вас говорит слепая вера. Да задумайтесь же на минуту над жизнью жалких существ, которые дерзнули называть себя богами. Они же стерильны в своем самодовольном совершенстве! И еще хотят, чтобы мы, даже опустившись на самое дно боли и страданий, все равно не прекращали славословить этих тварей, умащивать елеем их непомерную гордость. Да, действительно правы Аристотель и Спиноза, когда говорят, что «»единственное занятие бога — это бесконечной любовью любить самого себя»». Воистину, если бог таков, каким вы его изображаете, то ему нечем заниматься кроме онанизма!