Глиняный Орфей

Любопытство?

Она сцепила пальцы в замок, произнесла голосом еще тверже обычного:

— Весь цикл вашего существования — жалкое мгновение истории, слишком короткое даже для того, чтобы дважды беспокоить Мозг проблемами вашего ничтожного мира. Все же, возможно, вы несете что-то важное. Что, если именно ваша часть песни несет ожидаемую разгадку?

Эрд Айнес улыбнулся:

— Приятно слышать, что от тебя так многое зависит.

Она покачала головой:

— Не обольщайся. Не так уж много. Ты — лишь мельчайший кусок стекла в общей огромной мозаике. Никто и не заметит твоего отсутствия.

— Что же вы обо мне так печетесь?

— Если мы не сможем получить утерянную часть песни, ее придется реконструировать. Это сложный и утомительный процесс, но не сомневайся — мы справимся.

— Ага, так ступать по трупам вам ПРОЩЕ?

Она провела рукой по лбу и ответила, произнося слова чуть медленнее, чем обычно:

— Ты — результат чудовищной ошибки. Если бы не этот тупой фанатик Гидо, тебя бы не было. Ты — флейта, внезапно научившаяся говорить. Инструмент, обретший разум.

— И потому — уже больше не инструмент.

— А что же еще тогда? Пойми, что флейта, отказавшаяся играть, вовсе не обрела от этого способность заниматься чем-то другим. И не стала счастливее. Флейта, отказывающаяся играть — это просто негодная флейта. Такую выбрасывают или чинят.

Она резко оборвала свою речь, бросив взгляд в его сторону.

Эрд Айнес молчал.

Он снова хотел заставить себя ненавидеть это надменное, расчетливое, гордое существо. Он не мог. Он понимал, что разговор подходил к концу, и пытался хотя бы молчанием выкроить себе секунду, чтобы продолжать смотреть. Он словно остекленел, и прежняя ярость растворилась в холодном созерцательном чувстве преклонения перед совершенством.

Она разгадала его взгляд, снова чуть развела уголки губ в полуулыбке:

— Лемово племя. Можешь не раскрывать рот, не произносить громких и нелепых фраз о своих чувствах ко мне. Я знаю все, что ты чувствуешь. Так и должно быть. Я сама вложила это в твоих непослушных предков.

Она чуть наклонилась в его сторону, не вставая с кресла, и, отчетливо разделяя слова, выговорила:

— Ты раб и сын раба. Сбившаяся с пути глиняная игрушка. Твое счастье — выполнять волю Господ. Все нити твоих желаний ведут к одному. Пой песню. Умри. Для тебя нет иного счастья, иного смысла, иного предназначения.

И — громко, почти выкриком, вместе со знакомым спазмом боли внутри черепа:

— Уходи.

Эрд Айнес пришел в себя на жестком ложе священника. Сам падре Жозе стоял на коленях на полу комнаты, сгорбившись, и, видимо, беззвучно молясь. Когда священник повернулся, Эрд Айнес заметил на его лице мокрые пятна высыхающих слез.

— Что-то случилось?

Священник отрицательно покачал головой, поднялся с колен и прошел к креслу. Потом остановился и грустно проговорил:

— Твои проклятья возымели действие. Похоже, богохульники и нечестивцы больше интересуют богов, чем смиренные слуги.

Эрд Айнес опустил голову на подушку и ответил, глядя в потолок пещеры:

— Они не боги. Просто шибко ученые инопланетяне, возомнившие о себе неизвестно что. И они ничегошеньки не знают.

Священник сел, рассеянно потеребил руками складки рясы. Потом смущенно, едва-едва улыбнулся:

— А у меня все из головы не выходит одна история.

Уж и не помню, когда и где ее услышал. Давно это было, еще на континенте, в те прекрасные времена, когда я и знать не знал про каких-то там сестер, держателей и лемов.

В одной деревне жил-был священник. Был он уже стар, подслеповат, туг на ухо, да и разум порядком притупился.

Вот проснулся он как-то утром и решил перечитать текст Писания, назначенный к службе. И закралась тут у него мысль, что написан этот фрагмент как-то не так. Слова вроде те же, а только смысл другой получается. Когда-то в юности он эти строчки совсем по-другому понимал.

Старик погрузился в размышления. А как эта фраза должна на самом-то деле звучать? Да нет, вроде все так. Сколько раз уже бубнил на службе, а ведь не замечал же ничего!

Переворачивает старик страницу, смотрит наугад другое место. Опять не то! Или то? А кто его разберет! Только вроде вот тут строчки переставлены, а здесь слово переврано, а тут другое появилось там, где быть не должно.

Листает старик Писание и удивляется все больше и больше. Что это за Библия странная попалась! И главное, когда служишь мессу и читаешь в тысячный раз тот же псалом, а сам устал, ноги болят, в сон так и клонит — где тут уж над содержанием задумываться. Читаешь что в книге написано, благо шрифт крупный, старые глаза не утруждает. Но если Псалтирь весь перевран…

Господи, спаси и помилуй! Сколько же лет он подобную ересь на службе читал!