Добавить в моё избранное
130 мин, 35 сек 2472
И как это не заметил никто?
Испуганный и смятенный, священник двинулся на еле слушающихся ногах в церковь. Заходит и дивится. Странно все как-то. Вроде если не особенно вглядываться — и чинно вокруг, и благолепно. А присмотришься попристальнее — прям оторопь берет.
Ну конечно же, священник знал, что церковь старая, что денег на ремонт нет, да и художника нанять дорого, так что фрески от свечей порядком закоптились. Вот только копоть какая-то странная. Почему лица апостолов все больше свиные рыла напоминают? А у девы Марии — это что, клыки? Моргает священник, щурится, смотрит и так и этак — никак ему точно не разглядеть. Стар стал, все перед глазами расплывается. Видать, почудилось.
Отвернулся священник от росписей и пуще прежнего насторожился. Что-то от кадильниц стало серой тянуть. Вроде аромат прежний, да какой-то подпорченный. И как он раньше не заметил? Надо бы учинить нагоняй служке, совсем распоясался бездельник, невесть какую дрянь вместо благовоний подкладывает.
Ой, а что это со свечками-то делается? И дрожат странной дрожью безо всякого ветра, и искрами непонятными то и дело сыплют, а сами какие-то перевитые да гнутые, срамота сплошная.
Совсем священнику худо стало. Подходит он к алтарю, а у святых врат сидит черт и ухмыляется. Разгневался старец, начал клясть нечистого да крестное знаменье творить. А черт знай себе хвостом помахивает, приговаривая:
— И как тебе, поп, не совестно — из родного дома выгоняешь.
Священник машет руками в ужасе:
— Прочь, тварь поганая! Сие есть дом Божий, а не твое нечестивое убежище.
Тут черт еще больше прежнего развеселился:
— Был-то божий, да протух и заплесневел весь. Боженька же у нас разборчивый, ему и молитвы искренние подавай, и пение задушевное, и красоту с благолепием. Да только вот видать невдомек ему, что ради этой самой красоты людишкам приходится день-деньской грязь изо всех щелей выскребать. А как отвернутся — так та мигом снова заводится, да и я вместе с ней мелкой плесенью проберусь, наведу порядок. Иначе кто же о вас, бедных, позаботится? Я же все понимаю — устали, милые, шутка ли денно и нощно выполнять бесконечные боговы заветы и заповеди. Тут и надорваться недолго. И зачем все это? Чай, ответа-то с небес все равно не получите. Так что приди ко мне всяк усталый и разочарованный, и отвернись чуток да зевни немного, да пусти жизнь по накатанному руслу — остальное я уж сам доделаю. Наведу грязи и копоти, припорошу гнильцой — и так, потихоньку-полегоньку, обустрою себе уютное местечко. А потом отправлю хозяина в ад и сам его место займу — все равно уже невелика разница.
С тех пор в деревенской церкви появился новый священник. Только кому до этого дело? Церковь как церковь, поп как поп, служба как служба — пыль, грязь да скука. Увидит прихожанин, что у попа из-под рясы хвост торчит, и только плечами пожмет — привиделось, видать. Зевнет прихожанин и пойдет дальше. Может, и посудачит об этом в трактире, да навряд ли. Кому охота вглядываться, в самом деле?
Священник умолк, грустно улыбаясь. Эрд Айнес долго не находил, что ответить, потом неуверенно произнес:
— Вам не следует так мучить себя. Вам досталась тяжелая ноша, вы несете ее с честью, и жители деревни считают вас безусловным лидером. Я уверен, вы делаете все возможное, чтобы поддержать их. И нелепо в таком положении изводить себя невнятными упреками в нерадивости.
Падре Жозе сцепил пальцы и чуть склонил голову вперед:
— Благодарю за добрые слова, но боюсь, что вы меня не поняли. Все рассказанное — вовсе не аллегория. И говорил я, конечно же, не о себе.
— В таком случае, падре, я действительно вас не понял — и до сих пор не понимаю.
— Я говорил о Городе.
Что-то в интонации священника заставило Эрда Айнеса содрогнуться. Смысл притчи внезапно прояснился, и, леденея от ужаса и осознания происходящего, Эрд Айнес проговорил:
— Этот безымянный «»Он»» в рассказе о событиях после битвы — это… это же Дьявол!
Священник прикрыл глаза и кивнул. Потом поднял веки и не спеша обвел пещеру долгим тяжелым взглядом.
— Он самый. Тот, кто так любит маскировать свои проделки под следы неумолимого течения времени. Может, он и есть Время? Он, жестокий и неумолимый. Мастер плесени. Лорд ржавчины. Повелитель пыли. Господин гниение и смерть.
Воздух будто стал холоднее. Священник чеканил слова, произнося все громче и громче:
— Он, проникший в каждую щель, осквернивший каждый атом этого мира дыханием тлена. Он, заставивший нас поверить в тщетность мечты о благе и спасении. Он, вечно убивающий вечность нестерпимо медленным течением секунд нашего мучительного и жалкого существования. Он, отнявший у Бога его творения и превративший их в гнусное прибежище грязи и нечистот. Предатель, плодящий предателей. Убийца, плодящий убийц. Трус, плодящий трусов.
Испуганный и смятенный, священник двинулся на еле слушающихся ногах в церковь. Заходит и дивится. Странно все как-то. Вроде если не особенно вглядываться — и чинно вокруг, и благолепно. А присмотришься попристальнее — прям оторопь берет.
Ну конечно же, священник знал, что церковь старая, что денег на ремонт нет, да и художника нанять дорого, так что фрески от свечей порядком закоптились. Вот только копоть какая-то странная. Почему лица апостолов все больше свиные рыла напоминают? А у девы Марии — это что, клыки? Моргает священник, щурится, смотрит и так и этак — никак ему точно не разглядеть. Стар стал, все перед глазами расплывается. Видать, почудилось.
Отвернулся священник от росписей и пуще прежнего насторожился. Что-то от кадильниц стало серой тянуть. Вроде аромат прежний, да какой-то подпорченный. И как он раньше не заметил? Надо бы учинить нагоняй служке, совсем распоясался бездельник, невесть какую дрянь вместо благовоний подкладывает.
Ой, а что это со свечками-то делается? И дрожат странной дрожью безо всякого ветра, и искрами непонятными то и дело сыплют, а сами какие-то перевитые да гнутые, срамота сплошная.
Совсем священнику худо стало. Подходит он к алтарю, а у святых врат сидит черт и ухмыляется. Разгневался старец, начал клясть нечистого да крестное знаменье творить. А черт знай себе хвостом помахивает, приговаривая:
— И как тебе, поп, не совестно — из родного дома выгоняешь.
Священник машет руками в ужасе:
— Прочь, тварь поганая! Сие есть дом Божий, а не твое нечестивое убежище.
Тут черт еще больше прежнего развеселился:
— Был-то божий, да протух и заплесневел весь. Боженька же у нас разборчивый, ему и молитвы искренние подавай, и пение задушевное, и красоту с благолепием. Да только вот видать невдомек ему, что ради этой самой красоты людишкам приходится день-деньской грязь изо всех щелей выскребать. А как отвернутся — так та мигом снова заводится, да и я вместе с ней мелкой плесенью проберусь, наведу порядок. Иначе кто же о вас, бедных, позаботится? Я же все понимаю — устали, милые, шутка ли денно и нощно выполнять бесконечные боговы заветы и заповеди. Тут и надорваться недолго. И зачем все это? Чай, ответа-то с небес все равно не получите. Так что приди ко мне всяк усталый и разочарованный, и отвернись чуток да зевни немного, да пусти жизнь по накатанному руслу — остальное я уж сам доделаю. Наведу грязи и копоти, припорошу гнильцой — и так, потихоньку-полегоньку, обустрою себе уютное местечко. А потом отправлю хозяина в ад и сам его место займу — все равно уже невелика разница.
С тех пор в деревенской церкви появился новый священник. Только кому до этого дело? Церковь как церковь, поп как поп, служба как служба — пыль, грязь да скука. Увидит прихожанин, что у попа из-под рясы хвост торчит, и только плечами пожмет — привиделось, видать. Зевнет прихожанин и пойдет дальше. Может, и посудачит об этом в трактире, да навряд ли. Кому охота вглядываться, в самом деле?
Священник умолк, грустно улыбаясь. Эрд Айнес долго не находил, что ответить, потом неуверенно произнес:
— Вам не следует так мучить себя. Вам досталась тяжелая ноша, вы несете ее с честью, и жители деревни считают вас безусловным лидером. Я уверен, вы делаете все возможное, чтобы поддержать их. И нелепо в таком положении изводить себя невнятными упреками в нерадивости.
Падре Жозе сцепил пальцы и чуть склонил голову вперед:
— Благодарю за добрые слова, но боюсь, что вы меня не поняли. Все рассказанное — вовсе не аллегория. И говорил я, конечно же, не о себе.
— В таком случае, падре, я действительно вас не понял — и до сих пор не понимаю.
— Я говорил о Городе.
Что-то в интонации священника заставило Эрда Айнеса содрогнуться. Смысл притчи внезапно прояснился, и, леденея от ужаса и осознания происходящего, Эрд Айнес проговорил:
— Этот безымянный «»Он»» в рассказе о событиях после битвы — это… это же Дьявол!
Священник прикрыл глаза и кивнул. Потом поднял веки и не спеша обвел пещеру долгим тяжелым взглядом.
— Он самый. Тот, кто так любит маскировать свои проделки под следы неумолимого течения времени. Может, он и есть Время? Он, жестокий и неумолимый. Мастер плесени. Лорд ржавчины. Повелитель пыли. Господин гниение и смерть.
Воздух будто стал холоднее. Священник чеканил слова, произнося все громче и громче:
— Он, проникший в каждую щель, осквернивший каждый атом этого мира дыханием тлена. Он, заставивший нас поверить в тщетность мечты о благе и спасении. Он, вечно убивающий вечность нестерпимо медленным течением секунд нашего мучительного и жалкого существования. Он, отнявший у Бога его творения и превративший их в гнусное прибежище грязи и нечистот. Предатель, плодящий предателей. Убийца, плодящий убийц. Трус, плодящий трусов.
Страница
32 из 38
32 из 38
